фото В. Петров

Считаю, что сегодняшним интервью лично я исправляю историческую несправедливость. Побеседовав в рамках рубрики «Мастерская» почти с сотней замечательных по–своему людей, с удивлением обнаружил, что среди них до сих пор, оказывается, не было Алексея Довганя. Художника, занимающего, по моему мнению, на творческом небосклоне Смоленщины место, близкое к самому его зениту. Исправляем упущение и говорим сегодня с Алексеем — живописцем, графиком, ювелиром, интересным, своеобразным и отличным от других творцом.

Справка «Великий художник»

— Хотел бы начать разговор с такого вопроса: насколько для художника важны внешние формальные атрибуты признания его заслуг: лауреатство, звания, дипломы выставок?

— Любой художник, и не только художник, но и артист, музыкант, любая творческая личность — одиночка все–таки. Потому что изначально есть попытка изменить мир, попытка отказаться от этого мира и войти в другой. Любое творчество построено на том, что ты пытаешься создать какой–то свой новый мир и этим повлиять на мир, который уже есть вокруг тебя. Поэтому для художника очень важны аплодисменты, иногда даже грубая матросская лесть. Это очень важно почти для любого творца. Другое дело, что художник, как и любой нормальный человек, не всегда дурак. А так как он не всегда дурак, он все–таки в состоянии оценить и аплодисменты, и дипломы, и звания. Эти атрибуты часто неискренние, часто ничего не значат и часто у многих, к сожалению, и художников, и артистов это все надутое. Это пузыри, это попытка сделать карьеру, попытка получить справку от врача, что ты гений.

— Но внутри среды, между собой, по гамбургскому счету, все всё понимают?

— Ну конечно. Ни Шагал, ни Пикассо не были народными художниками Европы. Понимаете? Великие художники велики не потому, что им дали такие справки. Да, в нашей системе изобретены эти звания, и часто они попадают в руки людей действительно очень талантливых, а часто это формальность. Трудно оценить оптом, есть конкретные случаи. Я бы не стал вообще обращать на это внимание. Обратите внимание на творчество и работайте. Не хочу никого разочаровывать, но я просто не слушаю, не смотрю и не общаюсь с теми людьми, которые мне не интересны в искусстве.

— В среде творческих людей очень часто приходится слышать две противоположные точки зрения: одни отчаянно защищают структуру творческих союзов и говорят, что без них не прожить и наша цель — добиться их укрепления, выбить для них льготы и привилегии, другие утверждают, что подобные структуры изначально не жизнеспособны и обречены. Что скажете?

— Дело в том, что творческие объединения и союзы — это профсоюзы творческих людей. Здесь есть свои отличия от гаражного кооператива. Они призваны защищать, в том числе и юридически, своих членов. Член этого сообщества приобретает определенный статус, прописанный в законе. Это облегчает жизнь художникам, действительно. Творческие союзы глобального масштаба, такие как Союз художников, Союз писателей, Союз композиторов изобретены товарищем Сталиным в известные времена, чтобы собрать этих негодяев и лишних расстрелять. Все это и было сделано в чистом виде. Потом долгое время происходила идеологическая фильтрация. Сейчас эта идеологическая фильтрация уже не такая, хотя есть, потому что мы понимаем, что дураки расставлены по всему свету равномерно, и творческие союзы — не исключение. Я не могу сейчас сказать, что творческие союзы — это хорошо или плохо. Могу только повторить, что художник всегда одинок, когда занимается творчеством, поэтому тут союз художников или писателей никак не влияет на качество творческой деятельности того или иного участника. Но я хочу сказать о роли государства. Люди по ошибке полагают, что золотой век для художников, для творческих личностей когда–то был или когда–то будет. Это не так. Любое государство хочет, чтобы мы ходили строем. Это было бы проще, удобнее. Для отдельно взятого чиновника было бы просто счастье. Шаг влево, шаг вправо — сразу к стенке. Любое, любое государство, каким бы либеральным оно ни было, хочет этого. Но просто не каждое государство понимает, что это плохо. Поэтому есть системы, в которых можно существовать более либерально, и есть системы, в которых существовать либерально невозможно. Либерально, в смысле свободно. В данной ситуации имеется в виду свобода творчества. Наша система недостаточно свободна для художника в силу того, что рынок искусства, любого искусства, очень ограничен, очень тонок. У нас нет мощного среднего класса, который в состоянии и в привычке повесить на стену произведение искусства. Лучше повесить на стену папирус из египетского ларька.

Баварская тишина. Фрикенхаузен. 2007

Уровень культуры «у нас» и «у них»

— Это святое. Это память. Как в майке и шлепанцах выбирал, торговался, вез через границы…

— Самое страшное то, что это и есть самое высокое культурное достижение жизни этого человека, его максимум. Такова жизнь, поэтому и рамка должна быть достойная, и хорошее дорогое антибликовое стекло. Все должно быть шикарно и висеть на лучшем месте в доме. Это культурный потолок. Когда говорили, что в Советском Союзе был высокий уровень культуры, просто не договаривали того, что этот высокий уровень культуры был у очень тонкого слоя людей. Больше пятидесяти процентов художников в советское время жили в Москве, потому что все ресурсы, в том числе и финансовые, были там. Но деньги и культурная личность не всегда пересекаются.

— Это закономерность?

— Нет, это не закономерность. Это системная проблема. Поясню на примере. Иду я по Блонье, а там стоит самодеятельный художник, продает свои картины. И я обращаю внимание, что у него есть пара интересных работ. Я же учился этому, я и обращаю внимание. Это было некоторое время назад, когда в наш город часто приезжали европейцы, люди, у которых средний уровень культуры и вкуса очень высокий. Он там прививается, там есть культура визуального общения с предметами. Выгружается автобус туристов, я возвращаюсь через несколько минут мимо этого художника, и вижу — стоит турист из Европы и интересуется именно этими двумя работами, хотя он пенсионер, и наверняка работал где–нибудь сталеваром. Понимаете? Мы себя до сих пор утешаем, что там уровень культуры ниже. Может быть, и ниже, но он… толще.

— Значит ли это, что прекрасное (я назову этим словом те две картины, которые привлекли и вас, и голландского сталевара) — это однозначное понятие, безошибочно определяемое разными людьми? Что именно эти работы должны были понравиться, привлечь внимание, что в них есть что–то, чего нет в других работах?

— Когда ты соблюдаешь законы композиции и законы цветовой гармонии, ты делаешь произведение соразмерно человеку. Такова визуальная академическая культура, и, следуя этой культуре, ты делаешь шаг навстречу к зрителю. Потому что эта культура уже сформирована, она сформирована природой. Размер человеческой головы, глАза, рукИ. Отношение размера ствола дерева к размеру кроны у разных деревьев разное. Это сосна, это елочка, а это липа. Если возьмем и нарисуем эти разные силуэты даже примитивно, упростив их почти до прямоугольников, до пирамидок, то любой зритель, мимоходом взглянув, сможет определить — это сосна, елка, липа. Законы гармонии мы приобретаем, созерцая окружающий мир.

Это важный и очень спорный вопрос. Особенно в нынешнее время, когда есть концепции, что все, что сделал художник, — все искусство. Даже если он, простите, в нужник сходил, то все — это большое искусство. Не смывай — подпиши. Есть такой взгляд на мир искусства. Я не придерживаюсь такого взгляда, и, к счастью, не только я. Тут я не одинок.

Я художник академической культуры, то есть, каким бы абстракционистом ты ни был, законы композиции, законы цветовой гармонии никто не отменял. Меня этому учили совершенно отъявленные реалисты и даже соцреалисты. И у нас с ними один язык, одни изобразительные средства. Правда, разные мировоззренческие представления об искусстве. Но и соцреалист в состоянии оценить великое искусство Кандинского, и Кандинский в состоянии оценить настоящее реалистическое искусство.

Скучающий Соломон

Спать с натурщицами необязательно

— Для себя вы определяете свою нишу, свой жанр?

— Как–то не хочется себя куда–то конкретно воткнуть. Когда–то Виталий Павлович Рыбаков, замечательный смоленский художник, мой учитель, сказал мне прекрасную вещь на примере Пикассо: художник должен меняться. Наш мозг на самом деле очень ленив. Даже гений открывает какой–нибудь прием, тот всем нравится, и творец паразитирует на этом до конца своих дней. Кстати, гении вообще отвергаются обществом в силу того, что гении не социализированы и всегда одиноки. Это хорошо — я, когда думаю об этом, начинаю к себе сразу лучше относиться, и не хочется социализироваться. Так вот, нужно заставлять себя меняться, а художникам особенно. Не нужно паразитировать на одном приеме, это должен понимать и зритель.

— Нужно ли воспитывать зрителя, должен ли быть он подготовлен, должен ли он знать всю предысторию создания работ? Имеет ли значение, что автор переживал в тот или иной период жизни, бросила ли его в это время жена, и именно поэтому красного цвета на полотне больше, чем зеленого? Или мы оставляем это все за скобками — я прихожу, вижу работу, и мне все равно — болел художник в это время или отдыхал на островах.

— Я только одну биографию художника в своей жизни прочитал — Шагала. И то только потому, что меня попросил один человек прочитать эту биографию. Как только вижу биографию художника, сразу выбрасываю. Никакого отношения к искусству это не имеет. Никакого. Ничего — ни жены, ни любовницы. Как–то одному своему ученику я объяснял этику отношений с обнаженной натурой…

— В этом есть тонкости?

— Еще какие. Например, в классе обнаженная натура не должна раздеваться в присутствии учеников. Учитель ставит натуру и только потом приглашает учеников. Модель нельзя трогать. Можно подходить очень близко, рассматривать внимательно, потому что не всегда понимаешь, как устроен скелет, как крепится мышца, можно просить двигаться. Когда натурщица устала и начинает двигаться — это самое важное. Надо бросать рисовать и смотреть внимательно на движения. Так вот, ученик мне говорит, как же так — Роден со всеми своими натурщицами переспал. А я ему на это (а я остроумен) отвечаю — не надо путать личную жизнь художника и его творчество. Я перерисовал тысячи и тысячи моделей, я даже не знаю сколько. Я бы не нарисовал никого, если бы …

— …думал о чем–либо другом.

— Это же сложный эстетический процесс, это целая операция по переносу объемного живого тела на плоскость. В эти моменты я совсем по–другому мыслю. Это что касается биографии художника. Теперь то, что касается зрителей. Тут есть пример из математики: Григорий Перельман, гений, сделавший открытие, которое понимает сам Перельман, и человек десять во всем мире делают вид, что понимают, о чем речь. Так ему совершенно наплевать на мнение даже этих десяти. Это вот такая крайняя позиция художника, она мной очень уважаема. Позиция, на мой взгляд, тоже правильная. Но есть и другие. Тот путь, который должен пройти зритель навстречу художнику, должен быть даже немного бОльшим, чем прошел художник навстречу зрителю. Какой путь нам предложит Алексей Герман? Или Тарковский, Бергман, Звягинцев? Таких художников, на самом деле, много, они очень сложные, и заставить себя попытаться понять или отвергнуть, или принять недопонятым, — это задача зрителя. Я прохожу этот путь, когда, например, беру работы такого художника как Звягинцев. Сижу, смотрю и пытаюсь понять, и что–то для себя нахожу в этом. Буквально на днях посмотрел «Трудно быть богом» Германа…

Премудрый пескарь

«Круг друзей Смоленск–Хаген»

— Вы, наверное, один из немногих моих знакомых, кто этот фильм досмотрел до конца.

— Да, я досмотрел. Более того, я его еще пересмотрю несколько позже. Я многие подобные фильмы смотрю не по одному разу.

— Профессиональным взглядом художника?

— Вы знаете, в театре и в кино у меня не получается быть автором. Я полностью проваливаюсь в фильм или спектакль. И взвизгиваю, и всхлипываю, и ржу, и слезу пускаю. Тут я сдыхаю полностью, становлюсь абсолютным зомби.

— Ваше мнение о фильме «Трудно быть богом»?

— Это слепок с нашего общества, чистый слепок. Я имею сейчас в виду не только наше российское общество, но и Европу.

— Если мы заговорили о Европе, у вас есть какая–то официальная должность во взаимоотношениях Смоленск–Хаген?

— Я председатель творческого объединения «АртПроИск». Мы, когда создавались, сразу записали, что будем в рамках партнерских отношений вести активную деятельность. Объединение «АртПроИск» мы изначально придумали как некую неформальную творческую организацию для своих инициатив, но вскоре поняли, что нужно иметь за спиной какую–нибудь юридическую структуру, чтобы можно было нормально общаться с зарубежными друзьями и партнерами. Немцы постоянно нас приглашают с выставками, постоянно происходят личные встречи, творческие, культурологические. На этой оптимистической ноте мы начали общаться с немецкой организацией Freundeskreis — «Круг друзей Смоленск–Хаген», там сейчас под двести человек, и они занимаются тем, что пытаются привозить сюда художников, артистов, музыкантов. И в Хаген пытаются приглашать наших художников, артистов, музыкантов.

Сейчас, например, 2 августа туда едут победители конкурса «Молодое искусство. Смоленск–Хаген». Это постоянное общение, постоянные поездки. Это пространство, где друзья, где их много, где меня знают. Даже иногда на улицах узнают. Бывает забавно: пишу этюды, подходят люди. «Из Смоленска?» — «Да, из Смоленска» — «А я вас знаю». Просто прохожий.

— Приятно?

— Приятно. Это приятнее даже любой статьи в газете. Кстати, там люди читают газеты. У нас бумажную прессу читают намного меньше, у нас она в тяжеленьком состоянии, без рекламы ее не продавишь. А там как–то рекламные листки отдельно, газеты отдельно. Там люди полагают, что надо подписаться на газету, но, скорее всего, будут читать сайт. Интересно получается: для них подписаться на газету и читать ее по интернету — это норма, потому что они считают, что должны дать этой газете свою копеечку, это стоит недорого.

— Мне кажется, помимо всего прочего, в этом прослеживается культура отношения к материальным вещам, они чувствуют вещи, передают какие–нибудь вырезки и заметки газетные из поколения в поколение.

— Это действительно очень развито. У Гришковца по этому поводу есть телепроповедь «Прощание с бумагой». С удовольствием смотрю Гришковца.

Серьги жар-птица

Как «обмануть» заказчика, но получить гонорар

— Еще один ваш род занятий — прикладное искусство, ювелирный промысел. Здесь, мне кажется, материальная, в первую очередь, визуальная, культура заказчика еще более важна.

— Есть люди, лишенные визуальной культуры, и когда им предлагаешь что–либо более сложное, чем то, к чему привыкли, они не знают, как на это реагировать. У меня такие клиенты бывают. Уходят с выпученными глазами, потом звонят и говорят — да, понравилось. Я уже знаю — показали друзьям, те сказали «Ваууу», а для них это уже все, а так черт его знает, как к этому относиться. А я такой противный, я так не люблю идти навстречу заказчику, потому что заказчик, не понимая ничего, думает, что он знает, чего хочет. Это его главная ошибка. И вот здесь я должен «обмануть» его, и, максимально сохранив его словесные, вербальные пожелания, выкрутиться.

Но бывают и другие примеры. Я вам расскажу историю приза «Золотой Феникс». Там заказчиками были киношники. Это Степанов Игорь Юрьевич, человек, у которого есть определенная визуальная культура, и непростая, развитая. Это Алексей Слинченков. Это люди умные, интеллектуалы, с хорошим вкусом. И просто приличные люди. Здесь я, конечно, шел навстречу во многом. Если помните, там в конечном варианте просматривается некоторая стилизация под эпоху Тенишевой. Это модерн, и это не случайно. Для любого кинематографиста это золотой век, когда кино только появилось, и когда все его смотрели, разинув рот. Это время счастья кинематографа, время счастья любого киношника. Они это знают, они это изучали, они это проходили в школе своей культуры. И я с удовольствием окунулся в эту эпоху, прошел вместе с ними весь путь, тем более я в юности был фанатом этой эпохи. Хотя сейчас для меня золотым веком искусства является эпоха, когда искусства не было. Каменный век, когда все создаваемые объекты были не искусством. Как говорил кто–то из моих педагогов — все, что удобно, все красиво, а неудобное красивым не может быть. Борьбы за зрителя у художника быть не должно. Художник должен сделать что–то новое, тогда он художник. Есть понятие народные промыслы, где повторяется успешная матрешка. Это хорошее ремесло, но промысел подразумевает тиражирование какого–то отдельного успеха. Это неплохо, хороший мастер с хорошим творческим умом даже в этих рамках что–нибудь изобретет. А есть другое проявление — идти туда, где никто не ходил из художников, и вести за собой толпы зрителей.

фото А. Долосов

— А если художник окажется «сусаниным» и заведет в такие дебри, что не выбраться?

— Именно так. Кто–то заведет далеко–далеко в дебри, а кто–то заведет туда, куда и другие потом подтянутся. Кто–то окажется Сусаниным, а кто–то Моисеем.