Разумеется, на ближайшем шиномонтаже уже стояла очередь из таких же, как и я, первых. А также вторых, третьих и четвертых. Я оказался двадцать третьим. Очередь оживленно обсуждала, сколько машин сегодня примут мастера. Все единодушно сходились во мнении, что двадцать. Максимум двадцать одну. С большой натяжкой — двадцать две. Но уж никак не двадцать три, и к бабке не ходи. Я ощутил фатальность холодного ветерка, забравшегося мне за шиворот. День грозил превратиться в увлекательное стояние в толпе окоченевших машин и их хозяев. Я подошел к мастеру с робко спросил: есть ли у меня шанс?

У некоторых автоспецов есть такая манера — вы наверняка хоть раз замечали — сначала не обратить внимания на ваш вопрос, на повторный — что-то прошипеть сквозь зубы, а на третьем дубле раздраженно рявкнуть «Не знаю!». Подсознание злорадно захихикало и выдало в оперативную память определение из прочитанной вчера статьи: «Backpfeifengesicht». В переводе с немецкого — лицо, по которому очень хочется, прямо-таки необходимо врезать кулаком.

У мастера точно был двойной Backpfeifengesicht. Я почувствовал такую личную неприязнь, что даже кушать не хотелось. Но не лезть же в драку: у человека напряженный трудовой график, нервы на пределе, да еще ветер с холодрыгой, а может и вообще проблемы в личной жизни.

И тогда — ох, это вечное «и тогда», за которым скрывается масса приключений на филейные части — я решил, что справлюсь своими силами. Благо, шины были уже на дисках и даже накачаны. «Ладно-ладно, — подумал я, идя к машине. — Еще посмотрим… Вы тут будете еще мерзнуть, а я уже буду рассекать на зимней резине».

В гараже было зябко, но я отважно скинул куртку. Я был уверен, что на пятой открученной гайке согреюсь. Тепло пришло раньше: домкрат оказался невероятно тугим, и когда колесо оторвалось от земли, я уже чувствовал себя как в тропиках. Дело шло на лад. Гайки отвинчивались. Колесо снялось без проблем. Я самодовольно приволок из темного угла зимний диск и закурил. В этот момент домкрат издал скрежещущий звук, и спустя несколько секунд полуторатонная машина грохнулась тормозным диском на пол. Человек, знающий, где у машины тормозной диск, наверняка поймет всю гамму чувств, которую при этом испытывает хозяин тормозного диска. Для тех, кому это незнакомо, индейцы из племени ульва, что живут где-то между Гондурасом и Никарагуа, придумали точное определение: «Yuputka». Дословно — ощущение, когда идешь по лесу, и тебе кажется, что к твоей коже кто-то прикасается. Вместо леса был гараж, но к коже явно кто-то прикасался: это было целое стадо мурашек.

Я присел и оценил ситуацию. Yuputka была полной: вывороченный и разломанный пластиковый порог, вмятина в нижней части двери, из которой торчал кусок домкрата. И самое главное — полное непонимание, что теперь делать. Второго домкрата у меня не было, да и куда его подсовывать… Я погрузился в медитацию над обломками пластика. Память вытолкнула на поверхность еще одно словечко: Wabi-Sabi. Так японцы называют свойство разглядеть нечто прекрасное в несовершенстве. Например, в трещине на Царе-Колоколе, или в отсутствии рук и головы у статуи Ники Самофракийской. Я со вздохом посмотрел на развороченный порог. Он явно не был похож на Царь-Колокол. Тем более — на Нику Самофракийскую. Совершенства в окружающем мире было не больше, чем в облезлой трансформаторной будке напротив гаража.

Поняв, что мои технические познания иссякли, а мороз снова пробирается под свитер, я позвонил Славе. Слава — профессиональный водитель. Слава приехал и сдвинул лыжную шапочку на затылок. Пробормотал непечатное. Вытащил телефон. «Ща Андрюхе позвоним. Он в таких вопросах — дока!»

Я не знал Андрюху, но сам факт, что я не брошен судьбой один на один, внушал надежду.

Намечался коллоквиум. Опущу все волнующие подробности двух часов, в течение которых мы, руководимые инженерным гением Андрюхи, резали болгаркой металлические плашки, привинчивали, приспосабливали и домкратили. Машина медленно пошла вверх. Это был момент торжества. Мы понимающе поглядывали друг на друга: вот, дескать, осилили!

Слава извлек сломанный домкрат. Он оказался жигулевским. Что русскому хорошо, то немцу (а мой фордик собран именно в Германии) — смерть… Капут. Мы привинтили на место колесо и выкатили машину.

 — Ну ты, Андрюха, настоящий Desenrascanco, — сказал я. — С меня пузырь.

Андрюха недобро нахмурился. «Неприличными словами не выражаться!», — гавкнул он Шариковым. Я пустился в путаные объяснения, что мол, португальцы так называют человека, который может выпутаться из затруднений, не имея для этого ни продуманного решения, ни вообще каких-либо возможностей.

 — А-а-а… — протянул Андрюха. — Тогда ладно. Но за это с тебя еще пузырь.

Я не возражал. Мне самому хотелось хлопнуть рюмку, но этот квест надо было пройти трезвым: в конце концов, мне еще ехать обратно.

Найти нужный домкрат в сезон шинного обострения оказалось труднее, чем дождаться в полночь приблудную маршрутку. Шлепая промокшими насквозь ботинками, я заходил в автомагазины и спрашивал: нет ли у вас подкатного домкрата? Желательно — за гуманную цену не больше двух тысяч.

В двух магазинах меня приняли за сумасшедшего. В третьем консультант торгового зала с подозрением посмотрел на мокрые башмаки, с которых нежно отваливались кусочки первого снега и процедил кратко и по-военному: «Сезон. Дорого. Восемь тысяч домкрат. Дешевле не найдете. Неужели понимания нет?»

Продавец ошибался. Понимание было. Что машина останется стоять на приколе до окончания очередей в шиномонтажах. Стало тоскливо. К тому же я с утра не ел. В этот момент подсознание снова выкинуло коленце и припомнило еще один термин из вчерашнего: Kummerspeck. С немецкого это дословно переводится, как «бекон горя». Вообще же обозначает действие, когда вы начинаете неумеренно есть все подряд, чтобы заглушить свою депрессию. Я был согласен хотя бы на ветчину горя или на бутерброд горя. А желательно — на три бутерброда и горячую чашку чая горя.