ДМБ-89,
часть 13
Друзья–товарищи

Так уж устроена военная жизнь, что люди в ней редко задерживаются на одном месте надолго. И то, что сегодня кажется тебе неуютным, неудобным или попросту плохим, завтра может обратиться в вожделенную и недосягаемую мечту.

Вот, к примеру, Арциз… Тяжко жилось там Андрону, особенно в первый его год «одесской одиссеи». Совсем несладко. Однако, съездив как–то раз в отвратительное зимнее причерноморское «внесезонье» в подчиненную роту в поселок Тузлы, Савенко начал подозревать себя в предвзятости к своему, в общем–то, вполне приличному месту службы. А послушав рассказ своего бывшего сослуживца, переехавшего из «благословенного», по его словам, Арциза в самую, наверное, жуткую точку для службы во всей Одесской области, на остров Змеиный (О чем тут говорить?! Румыны через Международный суд ООН пытались доказать, что это и не остров вовсе, а просто скала, торчащая из моря!) и вовсе перестал гневить Бога и просто тихо жил–поживал себе «на своих шестнадцати аршинах».

По счастью, двухгодичников в Советской Армии никто не теребил насчет смены места службы — сиди, где сидишь. Посему Андрон, въехав в вожделенную комнату офицерской общаги в конце 1987 года, так и прожил в ней до самого увольнения, до весны 1989–го. А вот соседи его менялись. И довольно часто…

Капитан Иван Сергеевич Поляков стал для Андрона самым близким другом за все два года его пребывания на одесской земле.

Ваня был для молодого офицера–двухгодичника как старший брат. Уважал его Андрон всемерно и прислушивался к его советам практически всегда. И практически всегда не жалел впоследствии, что прислушивался.

Иван Сергеевич, как и его великий тезка Тургенев, был родом с Орловщины. Этот факт, как ни странно прозвучит, при всей его очевидно условной значимости, добавлял Ване Полякову авторитета и веса среди его друзей–офицеров. Да! В те далекие годы советские офицеры читали русскую классику и уважали великих русских писателей.

Поляков окончил в 1979 году Вильнюсское высшее командное училище радиоэлектроники и сразу же попал служить в Арциз. Так что в непростых местных винно–украино–молдавано–болгаро–гагаузских условиях он жил уже более восьми лет, что после пятилетки, проведенной в одном из самых цивилизованных и красивых городов не только Советской Прибалтики, но и всего СССР, было для него чувствительным ударом.

А воспоминания о литовской столице навсегда засели в сердце офицера. Он часто вспоминал всевозможные приличные и не очень истории из жизни своей курсантской юности, замечательное литовское пиво и сигареты «Каститис»… Да и к двухгодичнику литовцу Роландасу он был искренне привязан все по той же своей юношеской любви к Вильнюсу.

К моменту, когда Андрон поселился с Иваном в одной общежитской комнате, капитан Поляков окончательно разочаровался в военной службе, и более всего — в его бытовой стороне. Да что тут говорить! К тридцати годам у Ивана не было решительно ничего: ни семьи, ни своего более или менее обустроенного угла, ни какого бы то ни было движимого и недвижимого имущества. Была, правда, машина, но и ту он приобрел никак не с помощью военного ведомства, а исключительно посредством своих родственников.

К весне 1988 года кризис, как говорил Ленин, назрел, и Иван Сергеевич написал рапорт на увольнение из Вооруженных Сил СССР. Традиционно прошение об отставке никто не подписал, и обе стороны заняли выжидательную позицию. Командование батальона проводило среди Ивана разъяснительную работу, стыдило его, взывало к совести советского офицера и вызывало на суды офицерской чести. Предложить что–либо более материальное оно не могло, да и не хотело. Капитан Поляков, в свою очередь, обрил наголо голову (что для офицера выглядело настоящим вызовом и протестом существующей системе), перестал ходить на службу, а если изредка там появлялся, то исключительно в вызывающе белоснежных лакированных туфлях и без фуражки, что было еще более вызывающе, нежели бритая голова.

Примерно к этому же времени относится событие, в котором Ваня фактически спас Андрону жизнь. Было это так.

Однажды, в одну из весенних суббот весны 1988 года, после проведения ПХД (парково–хозяйственный день — извольте каждую субботу потрудиться до обеда) капитан Поляков предложил Андрону съездить в Арциз и тупо сходить в ресторан. Захотелось некой причастности к нормальной, гражданской жизни. Сказано — сделано! Поехали. В ресторане они сидели часов шесть, до глубокой ночи. В Арцизе Ваню знало, наверное, полгорода, поэтом к их столику регулярно подсаживались какие–то люди обоих полов, угощались за Ванин счет и несли какую–то пургу. Андрон активно участвовал в этих нетрезвых словоблудиях и чувствовал себя при этом почти счастливым — во–первых, свободный вечер не на службе, во–вторых, более или менее цивильный ресторан с более или менее цивильной едой и напитками (от обрыдшего местного вина уже воротило, чесслово), в–третьих, Андрон всегда любил компанию Ивана Сергеевича, где бы и в каких бы условиях она ни случалась.

Дольше всех за их столиком задержались два каких–то мужика из местных. Один из них был чрезвычайно словоохотлив, второй (постарше), напротив, был крайне молчалив, много выпивал, но при этом не пьянел и не вступал ни в какие споры. Андрон, к тому времени уже основательно нагрузившийся, тщетно пытался разговорить соседа по столику, неумно острил и вообще вел себя довольно развязно. Ваня несколько раз как–то странно посмотрел на Савенко, не упуская при этом из взгляда и молчаливого соседа, пару раз пнул зарывавшегося двухгодичника ногой под столом и, в конце концов, вызвал его на улицу «подышать».

— Ты чего творишь, салабонис? — строго спросил Ваня.
— А что такое? — удивился пьяненький Андрон. — Все пучком!
— Ты вообще представляешь, кто этот мужик?! — со вздохом в голосе поинтересовался Поляков.
— Не–а! — весело отозвался Андрон. — Мужик, он и в Африке мужик!
— Это Саша Бончев, — немного помедлив, сказал Ваня.
— Ну, и что, что Саша? Саша как Саша. Молчит только чего–то…
— А молчит он, Андронио, потому, что всего неделю назад с зоны откинулся. Не обвыкся еще. Да и базар там фильтровать учат за время отсидки. А сидел он долго.
— Сколько долго? — с Андрона потихоньку слезал его нетрезвый кураж.
— Пятнадцать лет. Двойное убийство. Вообще–то расстрелять должны были, но чего–то не срослось…

Андрон очень быстро протрезвел, больше за столиком ни о чем ни с кем не говорил и через полчаса умотал домой, в общагу. От греха подальше. Тем не менее, на этом история не закончилась.

Наутро, в воскресенье Андрона, как и всех других офицеров, срочно вызвали на службу. В батальоне случилось ЧП. Серьезное ЧП, впрочем, вполне трагикомичное, о котором будет поведано несколько позже. Андрон, проклиная все на свете, а в первую очередь, свою вчерашнюю невоздержанность и, как следствие, чрезвычайно больную голову и жуткую сухость во рту, отбыл в часть. Иван, как личность, пребывающая в протестном настроении, перевернулся на другой бок и продолжил крепко спать.

В батальоне Андрон пробыл до самого вечера, а когда вернулся в свое жилище, первое, что увидел, было сильно нетрезвое, мрачноватое, но с хитрым ленинским прищуром лицо Ивана Сергеевича Полякова.

— Беги в лавку, Дрон! — строго приказал Иван.
— Отстань, Вань, — взмолился Андрон. — Мне на службе всю душу вывернули, уроды хреновы!
— Я не шучу! — еще суровее сказал Поляков. — Ты меня теперь до конца дней хмелить должен!
— Поясни, — попросил слегка обескураженный Андрон, чувствуя, что Ваня не шутит.

А дальше выяснилось, что днем в общагу завалился тот самый вчерашний знакомый–душегуб Бончев с брательником и пистолетом системы Макарова и с порога заявил, что пришел «валить того сосунка», который «с нами за столом сидел, трындел безмерно, а после ресторана, на автобусной остановке засветил мне по черепу прутом железным». Спьяну попутал местный авторитет, с кем не бывает. Только вот за разбитую башку кто–то ответить должен был. Ну, чтоб по понятиям было… Уж как там Ваня исхитрился, никто не знает, но в ходе двухчасовой проникновенной беседы с обильными возлияниями он убедил бандоса, что Андрон здесь не при делах, и вообще, он — пацан правильный. На том и разошлись.

Андрон побежал в лавку. День рождения новый, вроде как.