Философ в маске клоуна

Традиционно в предновогоднем номере гостями рубрики «Мастерская» становятся люди, которые своим делом помогают нам весело встречать Новый год и другие праздники. Или превращать в праздники обычные дни. Сегодняшний герой именно из таких. Павел Зуйков — режиссер, актер–универсал, сценограф, танцор степа и прочее и прочее. Внимание! Разговор начнется с темы детских утренников и кукол, а продолжится… «Анатомией человеческой деструктивности» Эриха Фромма. Вот такие они, смоленские клоуны.

— Павел, давайте начнем с самого главного для шоуменов вопроса: чем обычно развлекаются люди, которые по работе развлекают других?

— Очень сложный вопрос. Если позволите, отвечу анекдотом. К врачу психотерапевту приходит пациент в состоянии глубокой депрессии. Говорит, что жить не хочется, все плохо, не знает, что делать. Короче, помогите, доктор. Доктор отвечает, вам, мол, надо развлечься. Я вот вчера сходил в цирк, там такой замечательный смешной клоун, и вы сходите, обязательно поможет. Жизнь станет яркой и радостной. Доктор, я и есть тот самый клоун...

Да, часто бывает грустно, когда тебя кто–то не очень хорошо развлекает. Что поделать, развлекаемся сами. Когда тебя увлекает творчество, когда тебе интересно, то работая, и отдыхаешь, получаешь удовольствие. И, конечно, спасает одиночество. Иногда хочется побыть одному, как и любому человеку, который все время работает с людьми. Так хочется сесть и просто почитать книгу в тишине.

— Вы же артист–многостаночник…

— Да, забытый термин, который сейчас уже не используется.

— Если все–таки попробовать перечислить все направления, то чем вы сейчас занимаетесь?

— Занимаюсь степом, актерским мастерством, сценографией, режиссурой, изготовлением кукол, реквизита. Это только в театре. Есть такой молодежный шоу–театр «Апельсин ZU» при центре «Губернский». Плюсом провожу множество различных мероприятий на любой вкус: от детских квартирных праздников до больших массовых спектаклей. Любые мероприятия, включая свадьбы и банкеты.

— Куклы сами шьете или покупаете?

— Сами шьем.

— А кто их придумывает?

— Я сам и придумываю.

— Работать в ростовой кукле — это тяжело не только физически…

— Физически это как в космос слетать, очень тяжело. Внутри куклы очень жарко и не хватает кислорода. Когда человек снимает куклу, он как будто заново родился, ему без нее так хорошо.

— Я немного о другом. Суть любого артиста — самовыражение, и что бы ни говорили, есть в каждом определенная доля тщеславия. Все хотят быть знаменитыми и узнаваемыми. А когда работаешь в кукле, то никто тебя не видит и не знает про такого талантливого человека. Хочется иногда сбросить куклу и показаться народу?

— Дело в том, что такой стереотип применяют не только к ростовой кукле, но к кукольному театру вообще. Часто думают, что за ширмой работают люди, у которых есть такой комплекс, что им нужно выйти и обязательно себя показать. Нет, не обязательно. Люди думают, что актерская профессия — это желание быть знаменитым. Это поверхностный взгляд. Конечно, есть актеры, для которых главное именно это, но я считаю, что это актеры определенного уровня, которые находятся на первоначальном этапе нравственного развития. Актерская профессия интересна не тем, что ты становишься знаменитым. Получаешь удовольствие от другого: от перевоплощения, от создания чего–то, от самого процесса. И куклы в этом плане дают очень многое.

— Вы с разными типами кукол работаете?

— В нашем театре мы работаем только с ростовыми куклами. А вообще я работал и в классическом кукольном театре как актер, и еще в студенческие годы мне очень нравились тростевые куклы. Вы знаете, разные системы кукол, если уж говорить немного глубже, связаны с разным философским мышлением. Только в нашей стране кукольный театр считается творчеством для детей. Но это этап исторической деградации искусства, потому что всегда кукольный театр был искусством для избранных. Для царей, королей, для приближенных, для тайных обществ. Кукольный театр рождался оттуда. Потом уже круг зрителей становился все шире и шире, стали допускать народ на кукольные представления, потом стали допускать женщин, и в последнюю очередь, после того, как стали допускать женщин, стали допускать и детей. А так как в советское время какие–то серьезные философские спектакли мало кто делал, было буквально несколько спектаклей у театра Образцова («Божественная комедия», «Необыкновенный концерт»), то все, в основном, делалось для детей. Так и повелось.

— Мне кажется, большинство людей считает, что начало развития кукольного театра — это как раз уличный балаган, Петрушка, а это, оказывается, уже четвертая стадия развития.

— Петрушка — не совсем приличный персонаж, балаган, чуть–чуть пошленько. Это все пришло к нам из Европы на определенном этапе. В разных странах этот герой назывался по разному: Пульчинелла и так далее. Так вот, эта система, возвращаясь к нашему разговору, когда человек стоит и снизу управляет куклой, которая находится вверху, называется с философской точки зрения низменным взаимодействием. Положение актера относительно куклы связано с философским мировоззрением. Человеком в данном случае руководят низменные чувства, можно сказать, дьявол. Отсюда и низменные шутки у Петрушки, неприличные реплики. А если взять куклу–марионетку, то тут все наоборот. Человек вверху, кукла внизу. Это значит, что мы марионетки в руках Бога.

Разные куклы — разные системы. Вот так начинался кукольный театр, я уже не говорю о каких–то тайных ритуалах. Но постепенно все упрощалось, и в нашей стране стало штампом, что кукольный театр — искусство только для детей. Хотя сейчас, обратите внимание, все самые высокие театральные награды получают кукольные спектакли с философским началом для взрослых.

— Если бы перед вами стоял выбор — заниматься чем–то одним, чем бы вы занялись?

— У меня увлечения длятся определенными периодами. Я пару лет делаю упор на одно, потом на другое. В этом есть большой плюс — я, как вы говорите, многостаночник. С другой стороны, меня все время разрывают разные желания. Хочется заняться то одним, то другим, но в итоге я стараюсь все объединить, создать некий синтез.

— Если говорить о самой большой вашей актерской любви — степе, как это начиналось?

— Начиналось с самого раннего детства. Я увидел выступление Джина Келли в фильме «Поющие под дождем». Раньше у нас было замечательное телевидение, и поскольку я в детский садик не ходил, то часто сидел дома и воспитывался нашим телевидением. Но телевидение тогда было такое, что показывали днем для детей фильмы, условно говоря, Эйзенштейна и так далее. В передаче «Английский язык» показывали фрагменты фильмов на английском языке, и я увидел этот номер. Я тогда, конечно, не знал, что это называется степ, или чечетка, но танец запомнил на всю жизнь. А было мне тогда годика три или четыре. Так как степ был у нас запрещен, я долгое время его потом не видел, но занимался футболом, и степ мне напоминает футбол, поэтому для меня это некое продолжение футбола. Позднее начал заниматься в колледже культуры у нашего первого степиста Анатолия Александровича Полозенко, заслуженного артиста России. Затем уехал в Питер учиться, и там уже занимался у Нины Винниченко, очень знаменитой танцовщицы.

— Для артиста есть разница, где воплощать свои амбиции, в провинциальном город или в столице?

— Понятно, конечно, что чем больше город, тем больше возможностей. Посмотрите на пример Лики Руллы, которая играла у нас в Смоленске в театре, и которую выжили из театра, и она стала звездой мюзиклов. Нет худа без добра, сейчас ее все знают, она очень востребована и в Москве, и в Питере. А здесь, вполне возможно, ее бы так и «задушили» в нашем театре драматическом, и никто бы не знал Лики Руллы. Поэтому я тоже ушел из нашего театра, там не было возможности развиваться. Если не вдаваться в этические подробности, то многие хорошие актеры разбежались из нашего театра после того, как умер Петр Дмитриевич Шумейко, и, как говорится, делать там стало нечего. Многие ушли и хорошо устроились. А в столицу я часто езжу на семинары хореографов, благодаря нашему смоленскому отделению СТД. Приглашают меня и для проведения мастер–классов по России. Недавно в Ярославле давал класс в театральном институте. Полгода назад ездил на семинар Мишель Даннер, она работала со Спилбергом. Очень приятно, когда ты приезжаешь и встречаешься с профессионалами. Дело в том, что профессионал профессионала видит сразу. Пара секунд буквально, и к тебе начинают относиться по–другому, а здесь можно недооцененным ходить десятилетиями.

— Представьте, сейчас откроется дверь, на пороге будут стоять двадцать школьников и скажут: «Павел Петрович, возьмите нас к себе в театр». Всех возьмете?

— Мы никого стараемся не выгонять. У нас в театре важен даже не столько талант, сколько желание. Если человек хочет заниматься, он адекватный, позитивный, то добро пожаловать. Главное, чтоб человек был хороший, чтобы нам всем вместе было приятно работать, потому что мы любим пошутить на репетициях, весело провести время.

— А вы видите сразу, из кого местная звезда получится?

— Да, это видно достаточно быстро. Иногда, правда, бывает жалко, что есть талантливый человек, а родители против того, чтобы он посвятил себя театру. Многие родители знают, что это трудный хлеб. Есть люди, в которых я многое вложил, но которым родители запретили заниматься искусством, зная, что в России это дело неблагодарное.

— Могут ли у артиста быть какие–то цели: достичь чего–то, стать тем–то или осуществить такую–то постановку?

— Мне кажется, такие мечты больше свойственны юношам. Мечты, конечно, есть, но в реальной жизни ты уже смотришь на них с какой–то иронией. Понятно, что каждый актер хочет, чтобы ему позвонил Стивен Спилберг и пригласил на главную роль. А в итоге многие мечты сходятся к цене поролона и клея.

— В семье возникают напряженные моменты в связи с постоянной занятостью?

— Конечно, возникают, а как без этого. Когда начинается сдача спектакля, то, бывает, работаешь день и ночь в буквальном смысле. Я сажусь что–нибудь доделывать и работаю двое суток, не отрываясь, при этом меня дома в этот период не видят.

— По городу висят афиши, приглашающие на новогодние представления с участием клоуна Клепы. Это же вы?

— Это я.

— Что это будет?

— Будет новогоднее представление–сказка. Главный герой — наш Клепа, естественно, он будет бороться со злом. Это как бы продолжение первого спектакля нашего театра «Развеселый тарабах, или День рождения клоуна Клепы». Клепа — известный персонаж в городе среди определенной детской публики. Мы делаем новую новогоднюю сказку, очень интересную. Задействовано будет около двадцати ростовых кукол. Пять кукол будут встречать детишек на входе, с ними дети смогут бесплатно сфотографироваться.

— Для какого возраста этот спектакль?

— Мы пишем на афишах «0+», делаем для всех. Чтобы всем было интересно: взрослые зрители свое смотрят, дети — свое. На большой сцене, с интерактивом, хорошие декорации, много кукол, в финале — огромные шары в зале. Будет интересно. Приходите все третьего и четвертого января.

— От частного к общему — что думаете о современном искусстве вообще?

— С моей точки зрения современное искусство, как и вся наша цивилизация, находится в стадии глубокой деградации.

— Даже так? Вы по жизни пессимист?

— Нет, я оптимист, но я прекрасно понимаю, на каком этапе находится цивилизация. Все философы давно об этом говорят, в частности, один из моих любимых — Эрих Фромм, который написал хорошую работу «Анатомия человеческой деструктивности». Сильная книга, у нас такие не изучают ни в школах, ни в обычных институтах. Так вот, если говорить по–простому, то люди должны понимать, что мы живем в цивилизации, которая все разрушает. Поэтому многое и в современном искусстве основано на разрушении, а не на созидании. И мы все время что–то разрушаем, мы постоянно воюем. Даже в музыкальных клипах видим, как что–то взрывается, разбивается. Нам постоянно навязывают философию разрушения: все вокруг должно взрываться, все должны друг с другом ругаться, кого–то бить. Современная цивилизация — это достаточно дикая цивилизация.

— От этого мировоззрения и идет желание построить свой отдельный мир с куклами, с Клепой, с шариками?

— Что–то подобное мы все строим постоянно. Как говорится, коммунизм в отдельно взятой семье. Пытаемся окружать себя хорошими людьми. Для меня, например, очень важно идти по городу и встречать хороших людей.

У нас же люди очень мало улыбаются, они очень агрессивны. Мы этого не замечаем, потому что уже привыкли так жить. Особенно в Смоленске. Все, кто приезжает из других городов, буквально в шоке. Они думают, что мы здесь очень жестокие. Смоленск ведь исторически все время воюет, и у нас напряг уже в генах. Зайдите в маршрутку, когда вам там последний раз улыбались? Я полгода проработал на Тайване, где все улыбаются друг другу, все радуются, и когда вернулся домой, сел в нашу маршрутку, то оказался словно в фильме ужасов. Я улыбаюсь, а все смотрят на меня звериным взглядом. Чего это он улыбается?!

— Такое отношение возможно изменить?

— Если быть окончательным оптимистом, то можно вспомнить, что наши мыслители еще сто лет назад говорили, что мы должны создать свою новую цивилизацию. Должна появиться великая русская цивилизация, но она не появляется, потому что старая цивилизация, европейско–американская, уничтожает ее в зародыше. Все войны направлены, прежде всего, против нашей русской цивилизации. Как только мы начинаем подниматься — тут же Первая мировая, революция и так далее. Это реально так. У нас же раньше для мира была принципиально другая модель, которую мы строили. Это сейчас у нас такая же, как у всех капиталистическая система. Мы сдались, или нас предали — кто как считает, но в нашей стране победило мещанство. Мы стали животными.

— А хочется идеалов?

— Любому русскому человеку в какой–то момент хочется справедливости. Русский человек этим и отличается. Если мы будем искать только свою выгоду, то мы счастья не найдем. И часто мы видим, что у людей вроде бы в материальном плане все есть, а счастья нет. Часто люди это осознают, когда жизнь уже закончилась, и уже поздно метаться. Но мы до сих пор все еще ближе к природе, чем Европа. Европа давно уже забыла о каких–либо ценностях.

В одном маленьком африканском племени проводили эксперимент. Поставили какую–то очень вкусную еду, вывели детей этого племени и сказали, тут еда на всех, но получит ее тот, кто добежит до еды первым. Когда такой же эксперимент проводили в Европе, то каждый, толкая локтями других, бежал к этой еде, чтобы ее заполучить. Нас так воспитывают, прививают индивидуализм. А африканские аборигены взялись за руки и спокойно, веселясь и улыбаясь, пошли к этим лакомствам, сели и стали все вместе есть. У них даже в языке есть отдельное понятие, которое обозначается одним словом, но означает «по–настоящему человек не может быть счастлив, если вокруг него другие несчастливы». Счастье — это когда всем вокруг хорошо, а европейская цивилизация говорит: ты толкни локтем соседа, все заграбастай, и будешь счастлив. В результате люди получают все, кроме счастья.

— Интересный у нас получается разговор, с классическим сюжетом: под маской клоуна открываются глубокие философские рассуждения.

— Если говорить о клоунах, то хорошие клоуны все философы. Возьмите хоть Полунина. Раньше власть была умнее — при каждом царе был клоун, шут. Это принципиальный вопрос: клоун был единственным человеком, которому дозволялось говорить правду царю–батюшке. Многие цари дружили со своими шутами, потому что все остальные что делают? Прогибаются и занимаются лизоблюдством. И только клоун говорил правду. Сейчас проблема в том, что люди, находящиеся у власти, живут в другом мире, они же правды не знают. По–хорошему, к каждому руководителю нужно приставить человека, которому бы позволялось подойти, дать царю подзатыльник и сказать: «Царь–батюшка, что–то ты не то делаешь».