Я, двадцатидвухлетний балбес, успешно окончивший энергоинститут, по щучье-военкомову веленью, по моему хотенью (я не вру!) отправился на два года отдавать свой гражданский долг в славные ряды вооруженных сил Советского Союза (всего-то два года, не то, что нынешняя ипотека, к тому же — никаких процентов).

Место моей службы, поначалу звучавшее солидно и заманчиво — Киевская армия ПВО страны, сначала сузилось до еще вполне приемлемой Одесской бригады, а затем окончательно скукожилось до некоего Арцизского отдельного батальона.

Но, место службы — оно, как Родина. Его не выбирают. И я ответственно защищал воздушные рубежи СССР в крошечном райцентре Одесской области, из достопримечательностей которого можно было выделить разве крупный винзавод, что ко многому обязывало.

Моя военная служба в первый год, как и для всех «пиджаков», несколько «дикая» и труднообъяснимая с точки зрения общечеловеческих ценностей, значительно усугублялась тем фактом, что буквально через несколько недель после ее начала странный немец Руст несанкционированно посетил Красную площадь в Москве. Полетели маршальские и генеральские головы, а за ПВО, что называется, «взялись». В итоге, дабы не утомлять читателя, скажу, что первый выходной день у меня появился, как нормальный ребенок у нормальной матери — через девять месяцев.

Ребенка я тут упомянул вовсе не для красного словца. Дело в том, что пока я мужественно сражался с вечно небоеготовыми дальномерами и высотомерами в далекой Одесщине, моя молодая жена, оставшаяся в родном Смоленске, не менее мужественно готовилась стать матерью.

И вот, примерно в одно и то же время — в середине декабря, у меня состоялся первый выходной, что абсурдно, извращенно и отвратительно, а моя жена родила дочку, что совершенно естественно, логично и прекрасно.

Получив долгожданную радостную весть, весь преисполненный простым человеческим счастьем, на крыльях любви я полетел к комбату. (Любви к жене, конечно, а не к комбату. Комбата мы вообще как-то не очень. Да что там — г.но был человек!).

Между нами состоялся приблизительно следующий диалог.

— Товарищ майор, разрешите обратиться?

— Кстати, товарищ лейтенант, вы в курсе, что у вашего Рахматкулова отсутствуют конспекты политзанятий?

— Я разберусь, товарищ майор. А у меня дочка вчера родилась!

— Поздравляю. А что там с 13-м высотомером?

— Прапорщик Сидорук разбирается. Товарищ майор, разрешите на пару дней домой съездить. Дочку увидеть…

— А вы знаете, товарищ лейтенант, что когда моя жена рожала, я вообще в Ашалуке был на полигоне?!

— Товарищ майор, мы же не в Ашалуке!

— Идите, товарищ лейтенант! Разбирайтесь со своей выносной индикаторной аппаратурой!

— Товарищ майор! «Выноса» давно боеготовы! Разрешите тогда отпуск взять?

— Вы в этом году отпуск уже отгуляли. Можете идти!..

Тут майор был прав. В армии (не знаю, как в нынешней российской, но в советской стопудово!) многие вещи очень трудно понять логически. Так, например, свой первый армейский отпуск я полностью отгулял еще до того, как пошел служить. То есть армия как бы говорила мне: «Видишь, Антон, как я тебе доверяю! Ты уж не подведи! А то я же тебя все равно везде найду!»

Короче говоря, в свой очередной отпуск я мог пойти теперь только в конце января следующего года. Конечно, находясь на «гражданке», я бы плюнул на все и просто уволился. Но у Советской Армии была еще одна особенность: уволиться из нее было нельзя. Ну, то есть, можно, конечно, но только отслужив полностью положенный срок или в связи со смертью. Кадровых, правда, иногда увольняли за дискредитацию звания советского офицера, но «двухгодичникам» и эта «льгота» была недоступна.

Всю следующую декаду я находился в полной прострации. Шильдики и шлицы плыли у меня перед глазами, а лампу бегущей волны и магнетрон я тихо ненавидел.

В итоге, вечером 30-го декабря я уже трясся в плацкартном вагоне поезда Одесса-Ленинград, чувствуя себя дезертиром, изменником Родины и конокрадом в одном лице. В качестве подарка вез своим родным две бутылки двадцатипятилетнего коньяка «Юбилейный» производства завода коньячных вин города Бельцы, флакончик дефицитнейших в то время лицензионных французских духов, сделанных в Сирии и купленных мною в промторге города Арциз за 40 рублей плюс три десятка яиц, благостно выделенных мне завхозом батальона прапорщиком Билокуром (не сдав яйца, причем, обязательно без фабричного штампа, эти духи купить было нельзя). Довершал мой дедморозовский подарочный комплект толстый сборник Михаила Булгакова с «Роковыми яйцами», «Собачьим сердцем», «Белой гвардией» и, главное, «Мастером и Маргаритой», приобретенный в благословенной соседней Молдавии в нагрузку к сборнику произведений молдавских поэтов на румынском языке…

31-го декабря около восьми вечера в Орше я пересел на скорый поезд, спешивший в Москву, и уже час спустя сходил на перрон в Смоленске.

Естественно, опасаясь того, что ничего из нашего авантюрного замысла не выйдет, я не предупреждал родных о своем возможном и скором визите, поэтому, когда в пол-десятого вечера 31-го декабря я появился на пороге нашей квартиры на Дзержинке, русско-украинский писатель Гоголь, наверное, снова заворочался в гробу (простите, Николай Васильевич). Потому что немая сцена, составленная из моих изумленных родных, оставляла далеко позади знаменитую «ревизоровскую»…

Вот, собственно, и вся история.

Остается добавить, что в 8 часов утра 1-го января я уже ехал в Оршу. И к обеду следующего дня на замечательном и родном для меня поезде Ленинград-Одесса прибыл в этот удивительный приморский город.