#22 (90)
23 декабря 2013

Шурик

Евгений Ванифатов

Новогоднее

Эта история растянулась на два года. Однажды суетным предновогодним вечером он возвращался домой с подарками. Как обычно, сюрпризы от Деда Мороза полагались всем, кроме самого дарителя — год за годом кошелек стоически выдерживал пожелания домашних, но трех сотен долларов на изгиб сияющей в огнях витрины гитары «Ибанез», увы, не хватало.

Когда-то у него была почти такая же. В конце девяностых, он — студент второго курса — вовсю наигрывал в местной рок-группе, полностью полагаясь в собственной жизни на наступление двадцатипятилетия, неизбежно влекущее за собой славу, деньги и далее по мелочам.

К двадцати годам группа покатилась к закату. «Мы во многом исчерпали друг друга», — пространно отвечал он впоследствии, не уточняя, правда, что на самом деле его банально выгнали за прогул концерта, а гитару отобрали вышибалы из рок-клуба. «В качестве моральной компенсации».

На свое двадцатипятилетие, напившись, он незаметно от гостей заперся в ванной комнате. Отражение в зеркале молча требовало обещанного: славы, денег и далее по мелочам. Позже тем вечером он выскользнул из дома и до ночи катался на трамваях, а на следующий день пошел и устроился внештатником в городскую газету. Неплохо писал на разные темы, успешно боролся с приступами графоманства, даже женился. Только с гитарой не клеилось. Он, конечно, мог пойти и купить ее, но… все как-то не клеилось. И не спрашивайте, почему.

В общем, он возвращался домой с подарками, и правая рука почти занемела нести большущий пакет.

— Не спеши, а то успеешь, — кто-то довольно сильно хлопнул его сзади по плечу. Он обернулся и увидел вечно загадочную физиономию бывшего редактора своей газеты. Загадочную из-за мимики: губы то слегка улыбались, то злились, в это же время брови поднимались в удивлении, затем, хмурясь, опускались. Череда эмоций бродила по лицу как татары по Руси, и понять, что думает визави на самом деле — негодует, издевается или шутит — было положительно нельзя.

Вот и сейчас истинный градус настроения бывшего редактора скорее определялся коньячными нотками дыхания, нежели выражением лица.

— Ты куда это, домой что ли?

— Да, подарки вот семье несу.

— Ну, уж нет. Давай-ка, звони своей молодой жене, скажи, что задержишься на часик-другой — мы тут решили посидеть старой гвардией, пообщаться на излете года.

Он любил такие посиделки. Тот, кому нет тридцати, всегда займет немного мудрости у тех, кому далеко за пятьдесят. Ни секунды не колеблясь, он набрал номер супруги, пообещав «скоро быть», и далее их путь лежал через магазин в давно известную квартиру.

Привычная компания была уже почти в сборе. На огромном сервировочном столе, окруженном с четырех сторон диванами, расположилась тяжело сочетаемая между собой закуска. Баночки с сельдью соседствовали с пышным яблочным пирогом явно домашнего изготовления; хрустящие соленые огурчики мирно делили скатерть с горой нарезанного сыра; тут же лежала разделочная доска с рваными кусками сала и пирамидкой из зубцев чеснока.

Довершали кулинарную картину напитки. Крепкий алкоголь был в ассортименте, и он в который раз подивился странности старших товарищей. Нисколько не опасаясь последствий для организма, они могли в течение вечера уничтожить чудовищное количество алкоголя: начать, например, с рома или виски с темным пивом, затем перейти на коньяк или самогон, продолжить анисовой водкой. После в квартире чудом появлялись новые гости, они приносили с собой явно не кефир, и этилово-солодо-виноградные ручьи лились дальше, цементируя собой шумные разговоры. Самое загадочное было то, что он совершенно не представлял, когда и чем все это заканчивается (если вообще заканчивается).

Удобно устроившись на своем привычном месте и «хлопнув» за встречу благородного солодового напитка, он в который раз почувствовал себя как будто внутри ремарковских «Трех товарищей», так же тепло и уютно. Что главное, никакого тебе потерянного поколения. Кого-то из присутствующих он видел впервые, что, впрочем, ничуть не смущало.

Следующим гостем вечера стал человек, вряд ли подозревавший о своей особой миссии в жизни расположившегося на дальнем диванчике журналиста.

«Ты смотри, это же Шурик собственной персоной!», — почти закричал хозяин, открывая дверь, в которую дважды позвонили.

«Шурик, Шурик, сколько лет, старичок, сколько лет!» — дружно подхватили приветственный возглас со всех диванов и из кухни.

Высокий мощный Шурик, похожий на подсушенного (словно вяленая рыба на балконе) атлета, пришел вместе с сыном лет одиннадцати. Сын быстро прошмыгнул в кухню, отец, раздавая рукопожатия, начал движение по направлению к дальнему дивану.

Он встал, приветствуя старшего гостя, громко сказал: «Здрасьте!» и протянул Шурику свою руку.

— Знакомьтесь, это наше молодое дарование, — злясь-улыбаясь-удивляясь-хмурясь доложил бывший редактор. — А это Александр Евсеевич, подполковник ФСБ, между прочим.

— Здесь все зовут меня по имени, — сказал Шурик, пожимая руку. — Ну и ты тоже давай, не отставай. Не надо нам тут никаких «Александров» или «Евсеичей», понял, дарование?

— Понял, — ответил он, кивая.

— Сын мой, Андрей, — махнул подполковник рукой в сторону кухни.

Он снова кивнул.

Для кадрового офицера спецслужб Шурик выглядел сильно потрепанным: одет был совсем неказисто, запахом дорогого шпионского парфюма похвастаться не мог. Более того, в его движениях, во всяком его пространственном перемещении, помимо грациозности атлета, подмечалась какая-то усталость. Этакая вековая усталость — неизменный спутник глубоко разочаровавшихся в жизни людей, или неизлечимо больных, смирившихся со скорым исходом. Эта усталость излучалась именно в движении, потому как лицо подполковника выглядело вполне довольным.

— Ну, господа, давайте за встречу! — скомандовал Шурик, выставляя на стол три поллитровые бутылки простой водки.

Четыре дивана сжались на миг в сингулярность.

Довольно скоро из кухни с гитарой вернулся Андрей, сын Шурика.

— О, сына, дай-ка батя сыграет, — взревел подполковник, забирая у отпрыска инструмент. Шурик запел на удивление негромко какую-то мелодию, крупные руки не слушались должным образом, однако коллеги по дивану подхватили песню с первых тактов. То была ностальгию бойца на чужбине по родной стороне.

Песня закончилась, и повисло молчание. Живые, не чокаясь, выпили за павших.

Внезапно он понял, что сидит в компании настоящих разведчиков, что напротив него расквартирован целый диван кадровых офицеров ФСБ.

— Неплохая гитара, звучит, — сказал он, потому что кто-то должен был заговориить первым.

— А ты что, разбираешься? — спросил Шурик.

— Немного, играл по молодости. Все вот никак не соберусь купить себе нормальную акустику.

— Раз не можешь, значит, она тебе просто не нужна, — отрезал Шурик.

— Как это не нужна, — возразил он. — Очень даже нужна.

— Тогда забирай эту, — подполковник протянул гитару. — Дарю.

— Нет, мне нужна моя, «Ибанез», понимаете, моя.

— Хорошо, скажи свой адрес, я пришлю тебе деньги.

Принимая игру, он записал адрес. Шурик положил бумажку во внутренний карман пиджака.

Часа через два круг вновь замкнулся: этилово-солодо-виноградный ручей, пройдя все свои ипостаси, в который раз стал на время истоком аристократических напитков. К тому моменту вся честная компания уже была порядком на взводе. После обсуждения украинских событий вектор беседы очередной раз переместился в плоскость внутренней российской политики. Неожиданно выяснилось, что диван разведчиков вовсе не однороден в своем сторонничестве действующей власти — подполковник Шурик оказался… диссидентом.

— Хули мне эта власть! — кричал Шурик, возвышаясь над остальными, став на время огромным исполином, титаном, первым после бога. Губы его тряслись, глаза выкатывались из орбит. — Да я тридцать лет маюсь в бараке, построенном пленными фашистами, который должны были снести в начале шестидесятых! Да меня жена бросила, когда Андрей в первый класс пошел, променяв на какого-то чмыря с толстым кошельком, ты понимаешь! Бросила со словами: «Я хочу жить нормально, а ты только и можешь, что Родине долг отдавать. А что взамен?.." А что, скажи, взамен?

К кому обращен последний вопрос, было неясно.

— Вот ты, и ты, и ты, — продолжал Шурик, указывая по очереди на сидевших напротив. — У вас, конечно, все на мази, у зятя — стоянка, брат — замначальника земельного департамента, весь бизнес записан на супруг и родственников. И все ведь построено на откатах и бюджетных контрактах. Максимум ваших возможностей — «отжать» что-нибудь, что плохо лежит. С высоты вашего полета все «хромые утки» прекрасно видны.

— Тебе же много раз предлагали устроиться., — возразили ему.

— Я офицер, — перебил Шурик. — И я не собираюсь устраиваться, подстраиваться или еще что.

— Дурак ты, Шурик.

— Я не дурак, я офицер. А вы мечтаете превратить меня в источник дохода. Вы, вы, знаете, что…

Шурик вмазал с размаха по спинке дивана, встал и двинулся по направлению к кухне.

— Сына, собирайся, мы уходим.

Как только подполковник хлопнул дверью, градус усталости зашкалил во всей квартире. Он понял это, начав проваливаться куда-то сквозь вату диалогов.

Диваны заботливо подхватили его.

Утро следующего дня принесло с собой все симптомы энцефалопатии. В себя он приходил долго, картина мира проступала частями. Первым делом стало понятно, что утерян пакет с подарками и правая перчатка. Нетвердой рукой он набрал номер службы такси, на котором добирался до дома, там подтвердили факт находки пакета и перчатки на заднем сидении авто, заявив, что их необходимо забрать в течение суток. «Вот и ладно, — выдохнул он, повесив трубку. — Материальных потерь никаких. Осталось разобраться с моральными».

Речь о том самом чувстве легкой вины, что просыпается вместе с мутным сознанием и разбитой печенью. Кое-кто называет его «ложным», но это, конечно же, самообман.

Стоя под теплым душем, он пытался выкинуть из головы страшные крики Шурика, его трясущиеся губы и глаза навыкат. Внезапно в права вступил внутренний голос: «Послушай, а это же герой твоего рассказа. Что может быть гениальнее?»

Он задумался. Эмоциональный везувий Шурика будто нечаянно разбил в нем целую копилку размышлений о российской действительности девяностых и нулевых. Тех самых девяностых и нулевых, в которых он жил, взрослел и последние несколько лет мечтал купить гитару. Тех самых размышлений, что несколько лет обретали существование лишь в форме застольных дискуссий, напрочь отказываясь быть уложенными затем в ряды строк.

Писать лишь о том, что по-настоящему волнует, — этот перефраз Рэя Брэдбери много раз останавливал его в стремлении колотить по клавишам ноутбука.

Похоже, время пришло.

Так и назову — «Шурик», решил он.

Фабула рассказа была очевидна, оставалось решить судьбу главного героя. Вспомнив вековую усталость, которую отбрасывал подполковник, он сразу решил, что от полной безысходности герой просто обязан покончить с собой. Самоубийство — это капитально, почти как у Достоевского. Или Камю. Или Сартра.

В редакции к такой художественной задумке отнеслись с изрядной долей скепсиса.

— Не надо никаких суицидов, — авторитетно заявила редактор, выслушав сюжетную линию. — Зачем тебе брать грех на душу? Пусть лучше твой Шурик ударится в аскезу, уйдет куда-нибудь в леса центральной России, поселится в ските и напишет пронзительную книгу обо всех девяностых и нулевых, обретя, наконец, спокойствие через катарсис.

Поспорив немного для приличия, он согласился, что баламутить темные силы без железобетонного на то повода вряд ли разумно:

— Что ж, в лес — так в лес.

— Как напишешь — тащи прочесть, — поставила точку редактор. — Возможно, помогу с литературным агентом, может, и напечатают твоего «Шурика». Хотя, конечно, все это сильно наивно.

Написание рассказа объемом в тридцать страниц заняло несколько месяцев. Оставив Шурика в живых после неудачного повешения (или, наоборот, удачного неповешения?), он отправил его к монахам — постигать духовную мудрость православия и писать околофилософские трактаты.

Прочтя итоговый вариант, редактор лишь хмыкнула: «Еще наивнее, чем я предполагала». Но все же созвонилась с несколькими агентами. Один из них согласился подыскать издательство, и следующие полгода прошли в тщетных поисках и таких же тщетных ожиданиях. В итоге, почти год спустя после роковой встречи с Шуриком агент объявил о прекращении своих попыток.

Зато «Шурика» опубликовал местный краеведческий журнал в своем новогоднем номере.

Прошло еще полгода. Он уже успел забыть гротескного подполковника и все, что с ним было связано. Хозяин веселой квартиры, в которой состоялось их знакомство, переехал в другой город, бывший редактор вскоре закодировался (что немного сгладило его мимику), и как-то так вышло, что посиделки со старшими товарищами отошли в прошлое.

А недавно его повысили до выпускающего редактора, и он с головой и удовольствием ушел в работу, зачем-то решив, что в свое время ошибся, что, наверное, это тридцатилетие влечет за собой славу, деньги и далее по мелочам.

Тридцатилетие было не за горами.

Как-то утром, за неделю до Нового года, ему позвонили. Голос на том конце провода представился литературным агентом и предложил напечатать его рассказ «Шурик» в одном из столичных издательств. Звонивший назначил встречу в главном книжном магазине города в семь часов пополудни следующего дня.

Тем же вечером он обнаружил в своем почтовом ящике почтовое уведомление о посылке.

На следующий день он ушел с работы в обед и долго слонялся по центральным улицам. Предновогодняя суета переодела город в пестрый костюм петрушки, толпа — пестрошерстая быстрая кошка — вторила Маяковскому, сметая остатки распродаж.

«Прямо как в новогодней сказке, — размышлял он, взбивая снежную кашу под ногами. — Что, если опубликуют, заметят, предложат… А там — тридцатилетие, слава, деньги…»

Пальцы от волнения мяли уведомление о посылке, лежащее в кармане пальто.

Без четверти семь он переступил порог книжного магазина. Прохаживаясь взад-вперед, он касался книжных корешков, почти машинально перелистывая гладкие или шероховатые страницы, прикидывая, как бы чудесно на них разместились его — его! — строки.

С улицы в магазин вбежал подросток. Он посторонился. Вслед за подростком по стеллажам протянулся шлейф сквозняка.

Поежившись, он обронил взгляд на полку напротив и замер. Напротив, под тонкой вензельной надписью «Новинки», стояла красная книжка средних размеров. На красной обложке большими белыми буквами было написано: «Шурик».

— Не может быть! — чуть не произнес он вслух.

Сделав два шага вперед, он схватил ее, перевернул форзац и прочел: «Автор — подполковник ФСБ в отставке. Несколько лет назад после попытки суицида ушел в лес, где завел натуральное хозяйство. Книга — копилка размышлений о российской действительности девяностых и нулевых».

— Не может… быть! — поперхнувшись, он закашлялся.

«Окончательно разочаровавшись в жизни, я чуть было не совершил свой самый страшный поступок, которому нет и быть не может оправдания и покаяния, — продолжал автор в предисловии. — Только опрощение вернуло мне спокойствие духа, потерянное несколько десятков лет тому назад. Я забыл весь негатив прошлой жизни, но отчетливо помню, кажется, всех и каждого, благодаря кому понял в этой жизни что-то важное. Весь полученный от продажи книги гонорар обещаю направить на подарки этим людям».

Он быстро вышел из магазина, закурил и почему-то улыбнулся пробегающей мимо школьнице. Взглянул на часы: без пяти семь. Как ни странно, на душе стало спокойно, вся нервозность куда-то испарилась. Он выключил телефон, надеясь, что у литературного агента найдется достаточно самолюбия, чтобы не ждать долго опаздывающего писателя с выключенным телефоном, и направился в сторону ближайшего почтового отделения, гадая, от кого посылка и что в ней.

— Здравствуйте, с наступающим вас! — буднично сказал он девушке за окошком, протягивая квитанцию. — Мне тут посылочка пришла.

Девушка не спеша удалилась в подсобку и вскоре вынесла из нее небольшой сверток, в котором, судя по размерам, могла находиться коробка зефира, планшетный компьютер, набор для бритья, книга, наконец…

«Книга?..« — на мгновение ему показалось, что он сам находится внутри какого-то рассказа, чьей-то книги.

Он снял шапку и вытер пот со лба.

— Молодой человек, вы что, оглохли? — девушка махала квитанцией перед его лицом. — Вот здесь распишитесь и получите.

Оставив крючковатый автограф, он взял посылку и, отойдя в сторону к ближайшему столику, вскрыл ее. Почтовая бумага обнажила красную обложку книги, на ней большими белыми буквами было написано: «Шурик».

В книге лежал конверт, из которого он достал три стодолларовые купюры и крохотную записку: «Надеюсь, ты ее так и не купил».

Ступив на крыльцо почтового отделения, он постучал каблуком о каблук, сбрасывая остатки снежной кашици, и быстрым шагом зашагал вперед.

Музыкальный магазин закрывался ровно в восемь.

© Группа ГС, Ltd. All rights reserved.

При перепечатке материалов обязательна активная ссылка http://smolensk-i.ru/090/02