Майские яблоневые сады в этих краях просто замечательные. Сотни деревьев, зеленая трава, узнаваемый запах, не хватало только самих яблок, но рано еще, месяца через три поспеют. Можно было представить, что ты находишься рядом с домом, в пригороде Смоленска, в Миловидово, где такие же сады точно так же бескрайне раскинулись до самого горизонта, насколько хватало взгляда. Но для этого нужно было закрыть глаза и заткнуть уши, чтобы не видеть десятки боевых машин и сотни солдат и офицеров, не слышать рев двигателей БТРов и шум вертолетных винтов. Да и жарко было не по-среднерусски, градусов сорок.

Бойцы смоленского ОМОНа прибыли сюда, на окраину Шали, в экстренно образованный координационный центр, из Гудермеса, основного места их базирования. Шел май 1996 года. То, чем занимался отряд, называлось «участием в антитеррористических мероприятиях». Блокпосты, контроль города Гудермеса со всех сторон, выезд на боевые задания по приказам руководства из Грозного. Сегодня в один район республики, завтра — в другой, изымали оружие, искали и задерживали боевиков. Привычная для бойцов мужская работа. Знакомая и понятная.

Но конкретно в сегодняшнем мероприятии до конца понятным оставалось не все. Дело в том, что буквально вчера на Северный Кавказ из Москвы пришли вести, что 27 мая 1996 года в Кремле был подписан документ о прекращении огня в Чечне с 1 июня 1996 года. До всех подразделений было доведено, что с первого дня лета ситуация кардинально меняется: даже если в тебя стреляют, ты молчишь. И вдруг сбор такой беспрецедентно большой группировки. За два дня до объявленного перемирия. Поставлена задача — блокировать Шали, провести тотальную зачистку города от оружия, наркотиков и боевиков. Многим этот приказ казался нелогичным, но приказы, как известно, не обсуждаются.

Для смоленского омоновца Володи Максакова это была не первая командировка в горячую точку. Пятая. Не считая двух боевых выездов в Северную Осетию. В двадцать три года. Впрочем, для бойцов ОМОНа ситуация рядовая, его товарищи по отряду так же молоды, но и так же опытны. Вместе они съели не один пуд соли и солдатской тушенки. Разные случались ситуации, но в каждом он был уверен как в самом себе. Однако сегодня друзья были как-то особенно напряжены, все чувствовали, что затевается что-то очень серьезное.

«Ребята, не бойтесь, все хорошо. Где я — там все будет в порядке. Все останемся живы и здоровы», — Максаков как всегда шутил и балагурил. Весельчак и душа компании, с ним рядом было легко и спокойно.

«Вовка, ну почему ты так уверен, что ничего не случится?»

Сам Максаков на подобные вопросы не отвечал. Но друзья рассказывали, что еще в 94-м году в Грозном на блокпосту во время перестрелки чеченский снайпер попал в заряд от гранатомета, лежавший рядом с бойцами. Гранотометный выстрел должен был взорваться, в этом случае погибли бы все, находящиеся рядом. Человек десять. Но взрыва не произошло, все остались живы и здоровы. После этого чуда Вовка Максаков и поверил в свою удачу, в свой фарт.

Приметы — штука неоднозначная, относиться к ним можно по-разному, а на войне особенно. Уже потом, задним числом, вспоминали и думали, почему именно на это задание Вовка впервые надел новенький камуфляж, зачем взял с собой фляжку со спиртом, чего никто никогда не делал, можно ли было вообще отказаться от этой командировки и остаться дома, в Смоленске. А как отказаться, если обстоятельства просто вынуждали ехать. Зарплату не платили по полгода, а перед командировками ты получал на руки не только эту задолженность, но и командировочные. Выходили большие деньги, которые, впрочем, чаще всего старались потратить сразу же, еще до командировки. На бытовую технику, аппаратуру, кто-то умудрялся даже какой-никакой автомобиль приобрести. И всегда перед каждым следующим выездом на вопрос: «Кто поедет?» ответом был лес поднятых рук, желающих было больше, чем требовалось. Все прекрасно понимали, чем может закончиться каждая такая многонедельная поездка, но за спиной были семьи, дети, родители, а там как Бог даст.

Но… Почему? Зачем? Могло ли быть по-другому? Все эти вопросы возникнут позже, а сейчас они сидели на броне под беспощадным шалинским солнцем, и Володя Максаков убеждал своих друзей в том, что и этот боевой выезд закончится удачно, и впереди их ждет долгая счастливая и веселая жизнь.

Полевой штаб определил так: на каждый БТР два-три омоновца, один офицер и десяток солдат. Сигнал — движение началось. Несколько десятков единиц бронетехники вошли в блокированный со всех сторон Шали. Каждому экипажу была обозначена своя начальная позиция, свой сектор населенного пункта, свое задание.

Ничего особенного, все штатно. Омоновцы с офицерами контролируют ситуацию, бойцы досматривают дома. И вдруг через некоторое время по рации поступает приказ: вернуться на исходные позиции. Такого раньше не случалось никогда. Никогда операции не прерывались так внезапно, но у командования свои резоны. Значит, так надо. Вернулись на исходную. Пекло, бронемашины ревут, а глушить нельзя. Ни на одном БТРе не было аккумуляторов. Как они заводились никто не знал, но зато все прекрасно представляли, что будет, если машина заглохнет. Омоновцы смотрели на солдат-срочников: пацаны ведь еще совсем, некоторые всего по полгода отслужили. Изнемогают на солнце, а спрятаться некуда, да и нельзя. Шали, БТР, раскаленный, как печка, и бойцы на броне…

Эти уазики как из-под земли выросли. Из машин с опознавательными надписями чеченского ОМОНа высыпали люди с автоматами, окружили БТР, и началось. «С машины не слезать! Сдать оружие! Всем немедленно сдать оружие!» Сдать оружие и что? В плен? Еще чего. Лучше уж… Но об этом думать не хотелось. Главное — выиграть время. Выиграть время и подать знак своим.

И Вовка Максаков начал говорить. О том, что можно разъехаться с миром, о том, что молодых солдат ждут дома, о том, что никто не хочет погибать. Он понимал, пока боевики его слушают, все будут живы. А потом он сказал, что каждые полчаса экипажу надо пускать зеленую ракету, чтобы подтвердить, что все нормально, все в порядке. В противном случае сразу прилетят вертушки, и мало не покажется никому. Даже странно, что боевики повелись на эту, в общем-то, немудреную хитрость. Но пока Вовка с брони убеждал их разрешить пустить ракету, экипаж внутри машины по рации сообщал своим о захвате. Ждать зеленую ракету.

Но даже когда взлетела ракета, уверенности в том, что ее заметили, не было. Пришлось объяснять боевикам, что, мол, не поняли в штабе, надо повторить. Ушла вторая зеленая. Увидели? Поняли? И увидели и поняли.

И летели на выручку через дворы и огороды, напрямик, не разбирая улиц. Летели свои. А то, что никто толком Шали не знал, оказалось только на пользу, появились там, откуда не ждали. Держись, Вовка.

Вокруг захваченной машины десятки автоматчиков, чуть поодаль гранатометчики и снайперы. Войсковой комбат, отчаянный питерский мужик, с автоматом в демонстративно опущенной руке пошел на переговоры. Взводный, свой, смоленский, сидел на дороге, прикрывая комбата. Остальные прибывшие на помощь рассыпались боевым порядком. Со стороны все выглядело как в хорошем кино. Но кино было плохое, страшное было кино. Комбат разговаривал с вышедшим ему навстречу бородатым. Разойдемся мирно, зачем вам это нужно, через два дня войне конец, все останемся живы. Может быть, все и закончилось бы хорошо. Но в этот момент выстрелил снайпер. И убил пацана на максаковском БТРе. Прямо в голову попал.

И началась война. Вот еще мгновение назад войны не было, а тут она началась. Обрушилась как ливень. Накрыла и своих и чужих.

Володе Максакову автоматной очередью перебило обе ноги выше колен. Взводный, несмотря на шквальный огонь, перевязывал его, колол обезболивающее и успокаивал. Но как же это больно. Господи, как же это, оказывается, больно.

Патроны у боевиков были специально подготовленные: концы пули спиливали. Если такая попадает в цель, то раскрывается, и образуется дырка размером с юбилейный советский рубль. Кроме того, поговаривали, что пули обрабатывали хлоркой для последующего заражения раненого.

Под непрекращающейся стрельбой раненых погрузили на морду БТРа, рванувшего из Шали к вертушкам, которые понесли ребят в полевой госпиталь в Ханкалу. Через пятнадцать минут бой закончился. Было захвачено около двух десятков боевиков и полевой командир.

Вечером смоленские омоновцы пили спирт из Вовкиной фляжки и молились за его жизнь и здоровье. Он умер на операционном столе. «Мужики, хоть одну ногу оставьте, меня же в Смоленске девушка ждет!»

И если за той последней гранью что-то есть, то Вовка видел и знает, как в кузове Камаза плакали навзрыд мужики, прошедшие с ним огонь и воду. Вот только медных труб, правда, у них так и не случилось. Да и какие они тогда были мужики. Молодые пацаны двадцати с небольшим лет.

Если там что-то есть, то Вовка видел и знает, как его друзья всю ночь сидели и в прямом смысле слова держали его за остывшую руку, чтобы тело не пропало в неразберихе полевого госпиталя, и матери было кого похоронить.

Если там что-то есть, он видел и знает, как смоленские омоновцы на аэродроме в Ростове стреляли из автоматов над головами гражданских летчиков, отказывавшихся взять страшный груз на борт самолета.

И если там что-то есть, то Вовка Максаков видел, как резчик по камню выбивает звезду Героя России на его памятнике на Корохоткинском кладбище.