Смядынь,
или Княжеская местность
Олег Ермаков
Культура
Это своеобразное и притягательное место
на западной окраине Смоленска. Смоленские горы здесь отступают, и тон всему задает простор днепровских заливных лугов.
Гимназический учитель и краевед Писарев поименовал западную окраину Смоленска Княжеской местностью, так он назвал и свою книгу, посвященную ей. Здесь в двенадцатом веке обосновались смоленские князья. Это был своеобразный второй город. Первый — к востоку по Днепру, с Мономаховой горой и собором в центре.
На Смядыни стоял княжеский терем. Исследователи утверждают, что терем Давида находился рядом с построенной им Свирской церковью и даже был соединен с нею галереей.
Под Свирской церковью высокое и сухое место. Это явное средоточие Смядыни. Но неподалеку бьется и словно бы тайное сердце Смядыни.
Смядынь стала известна рано. Волею судьбы сюда днепровская волна принесла корабль с младшим сыном умершего незадолго до этого киевского князя Владимира по прозвищу Красное Солнышко. Глеб был муромским князем. В путь его вызвал старший брат Святополк, занявший киевский стол отца и обагривший свое имя кровью другого брата — Бориса. Но юный Глеб этому не верил, не хотел верить. И он, и Борис признали право Святополка быть вместо отца.
Но у Смядыни его настигли посланцы смерти.
Зарезать князя Глеба велели его повару, что он и сделал. Кровь пролилась в днепровскую волну, освященную всего лишь несколькими годами ранее русским крещением. Тело князя наскоро схоронили здесь же, на берегу.
Четыре года спустя Ярослав, севший в Киеве, послал за телом брата людей. Отыскать его помогли местные жители, пастухи, рыбаки, свидетельствующие о знамениях: сполохах, голосах и пении.
Все это происходило, начиная с 1015 года. На месте нахождения нетленного тела Глеба образовался колодезь. Народ почитал его воду святою. Смоленский князь Ростислав поставил вблизи церковь. И здесь возник Борисоглебский монастырь. Борис и Глеб первыми были канонизированы русской православной церковью.
Это было одной из причин, по которой и возвысилась местность Смядынь в глазах смоленских князей.
И они принялись западную окраину обустраивать. Кроме Борисоглебского храма, здесь были выстроены Спасский монастырь у верховьев речки Смядыни,
Польская война семнадцатого века разорила Княжескую местность окончательно (а упадок начался еще в тринадцатом веке, с первых литовских вторжений). И теперь от всей Княжеской местности сохранился лишь храм Архангела Михаила, или Свирская церковь.
Долгое время Свирская пребывала в запустении. Любой город мира гордился бы этим даром предков. У нас знали, что это, так сказать, жемчужина домонгольского зодчества и что современники диву давались, глядя на этот храм, и, мол, есть в полуночной стране такой же. Но тем не менее храм ветшал. Врата его были заперты. Да только не для ушлой детворы. Мы приходили сюда из первого города. Шли мы сюда, готовые ко всяким неожиданностям, стычкам с местными. Но любопытство было сильнее опаски. Храм за стеной на возвышенности, главенствующий над обычно унылым, ибо дней солнечных в году у нас крайне мало, днепровским простором с воронами и облаками поражал
Под железными воротами был лаз, проделанный то ли собаками, то ли местными ребятами. В лаз мы и ныряли по очереди, скребли пуговицами землю и оказывались по ту сторону.
В церкви было сумеречно. Вверх уходили серые столпы. Под куполом били крыльями птицы. Все было закопченным то ли от свечей и лампад, столетиями горевших здесь, то ли от костров новых гуннов. Посреди храма лежали огромные рулоны грубой оберточной бумаги. Рулонов никогда не становилось ни меньше, ни больше. Похоже, они никому и не были нужны. Их поместили сюда и забыли. Возможно, так
На стенах можно было разглядеть фигуры. Это были остатки фресок. Облик Свирской и всей местности таил в себе
Позже я узнал, что здесь любил молиться князь Давид, эту церковь и построивший. У князя были сложные отношения со смолянами. Горожане даже бунтовали против него, и «многог голов паде луцьших муж». Когда в девятнадцатом уже веке был обнаружен каменный гроб князя, то его перенесли сюда, в Свирскую.
Возле церкви можно было видеть старинные каменные надгробия. Бывая здесь, мы разбирали полустершиеся надписи.
Когда я стал работать корреспондентом в газете, то задумал написать статью о Свирской, и однажды позвал друга Вовку с фотоаппаратом, и мы отправились на запад Смоленска.
Редактор, прочтя статью и посмотрев фотографии, устало вздохнул и напомнил, что мы работаем в комсомольской газете, и от нас ждут материалов о проблемах молодежи на селе, а не стенаний о церковных стенах. Статья так и не появилась.
В начале восьмидесятых казалось, что склады в церквях будут существовать вечно. Оставалось только удивляться, что собор на горе открыт.
…Но действительность щедра на сюрпризы. И уже через семь лет в Свирской шла служба. Попал я туда поздней осенью. Церковь стояла в лесах, внутри горели свечи и пылал огонь в буржуйке. Слышать голоса живой молитвы в этих стенах было поистине странно.
Но чудеса продолжались. И еще через несколько лет Вовка позвал меня крестным к падчерице. Крещение происходило в Свирской.
Многое ошеломит, если сократить время. Например, приходит наша ватага к Свирской,
Но мы уже привыкли к этому и ко многому другому. Например, к обилию нищих у церквей. Или к сверкающим иностранным авто, в которых ездят и сами священники. Или к
Княжеская местность выглядит добротно от Днепра. Кирпичные особняки, разноцветные крыши. Среди крыш и окон силуэт Свирской, он все так же суров и величав. Дальше вверх по Днепру виден и центр первого города с Успенским собором, еще его венчает и телевышка. Ближе к лугу новенькая часовня Борисоглебского монастыря. Монастырь после стольких лет — не то, что запустения, а полнейшего отсутствия — возрождается. Но тут невольно вспоминается одна книга замечательного серба Горана Петровича «Осада церкви Святого Спаса», в которой монастырь при вражеском нашествии просто поднялся на некоторую высоту и так и парил вроде гигантского облака, а его насельники отражали попытки солдат забраться к ним. Только Борисоглебский монастырь на Смядыни был еще и сокрыт за свинцовыми тучами. Возможно, так и есть, и монастыри и церкви никуда не исчезают, однажды возникнув в том или ином месте. И Борисоглебский сейчас возвращается. Но это возвращение не назовешь легким. Скоро наступит тысячелетний срок убиения Глеба на Смядыни, а знаменитый колодезь прямо сказать ужасен. Вода в нем мглистая, сизая, даже на взгляд — отравленная, а уж на вкус пробовать никто не отважится. Летом здесь плавает и валяется всякий мусор. Местная жительница сделала большие глаза, когда была спрошена о колодезе. «Что вы! — воскликнула она. — Никто и думать не смеет, чтобы это можно было пить!" И в ответ на реплику о том, что раньше ею лечились, вот купец один из Мурома исцелился от болезни ног в позапрошлом веке и в дар поставил помост и позолоченный крест, — в ответ ее глаза уже недоверчиво сощурились. «Знаем мы эти чудеса…« — проговорила она.
Другая жительница во время моей зимней вылазки в Смядынь переспросила: «Родник? Так это вам идти прямо по Краснофлотской, а там свернуть налево». Я поправил ее: «Направо». Но женщина упрямо повторила, что налево. Тут в моей голове
Вообще, надо признать, что многие наши чудеса происходят не от сокращения времени или невероятного стечения обстоятельств, а от незнания или умолчания.
Об исцелении князей, родственников смоленского Мстислава Храброго я прочитал у краеведа и гимназического учителя Ивана Орловского, с особенной теплотой относившегося к Борисоглебскому монастырю на Смядыни. «Привели в церковь и слепых князей с гниющими очами», — писал Орловский. И дальше цитировал Тверскую летопись: «…и прозреста…»
А вечером того же дня, вернувшись из похода в Смядынь, прочитал в «Истории города Смоленска» священника Никифора Мурзакевича, что на праздник в память убиения Бориса и Глеба в монастырском храме на Смядыни князья точно сняли повязки с глаз и объявили, что прозрели чудесно перед всем народом. Но Мурзакевич объясняет, как дело обстояло: владимирцы требовали у своего князя ослепления смоленских князей, взятых в плен, а тот лишь надрезал им веки и отправил в Смоленск. Дабы скрыть эту уловку от владимирцев, и затеян был тот давний спектакль на престольный праздник в Смоленске. Почему об этом умолчал Орловский, знавший прекрасно труд Мурзакевича, остается загадкой.
Впрочем, отгадка сама напрашивается: из любви к Смядыни и умолчал.
Ну, что ж, подумалось, может и та смолянка с авоськами проникнется почтением к этой местности, тем более, что история с исцелением купца
Современный вид колодезя не просто доверия к этой истории не добавляет, но буквально вопиет против нее.
Что же случилось с этой водой? Очистится ли вновь Смядынский ручей?
Мартовским морозным вечером я вновь отправился туда. Вообще, со мною здесь то и дело приключаются неприятные истории.
Другой раз я припозднился, фотографируя Свирскую, обнесенную стеной, и сторож запер ворота. А я радовался, что перед входом в храм нет
Радость моя мгновенно померкла, когда я двинулся к выходу и увидел, что железные ворота заперты, а перед сторожкой у колокольни деловито рыщет немецкая овчарка самого хищного вида. Меня это немного удивило, честно сказать. Сторож видел, что я здесь фотографирую. Фотографировал и его, запирающего дверь в церковь. Мелькнула мысль пойти к воротам и попытаться перелезть… Но опомнился, мне уже шестой десяток как никак. Решил идти в сторожку. Овчарка заметила меня и опешила. Мгновенье оцепенело стояла, напружинилась и кинулась, морща в хрипе и рыке морду, сверкая зубами. А я предусмотрительно не собрал мой довольно увесистый штатив, только фотоаппарат и спрятал в сумку. И вот этот растопыренный штатив я и наставил на пса. И он предпочел обойти меня с тыла, но я резво обернулся. Пес щелкал зубами, лаял, а схватить не решался, опасаясь непонятной конструкции. Так мы и кружились с ним. А сторож не выходил. Тогда я позвал его, раз, другой. Он еще помедлил и вышел. Разумеется, сказал, что не заметил меня… Несколько озадаченно посмотрел на пса, описывающего круги, не спеша поймал его за ошейник и с досадой потащил в вольер.
Наверное, мне все же ближе первый город, а здесь, в Княжеской местности, я чувствую себя немного чужаком. Чувствуют это и другие. Праздных зевак здесь
И, шагая мимо домов мартовским вечером, я ловил вопросительные взгляды местных жителей.
Миновал часовню, колодец, прикрытый бетонной плитой и сугробами. Смядынский ручей
В заснеженном поле в шатре солнечных лучей он ослепительно сверкал, и этот свет был чист.
Такой же чистый свет таится и в строках «Сказания о Борисе и Глебе» и «Песнопения — похвалы в честь Бориса и Глеба». Повествование об их смерти томительно и неотвратимо. Все как будто происходит совсем недавно. Время здесь странным образом сокращается. Творящееся на твоих глазах захватывает, Борис и Глеб словно ждут помощи — и сами ее оказывают. Как?
Свой подвиг непротивления один из князей свершал в день сентября далекого и странно близкого года здесь, на Смядыни. И навсегда это название наполнилось светом и высоким беспокойным смыслом.
В днепровских проталинах тоже плавилось чистым серебром солнце.
Окна домов всей Княжеской местности багровели заходящим солнцем. А на облаках над Днепром солнечные блики складывались в ладонь с перстами, поднятыми вверх. Эти вполне обычные световые явления здесь вызывали особое чувство.
«Пусть же вершится веселое чудо,
служится красками звонкая треба,
в райские кущи от здешнего худа
скачут лошадки Бориса и Глеба»
— вспоминались строки стихотворения Бориса Чичибабина, возносящиеся
И приходило понимание, и сам являлся ответ на вопрос о том, как же нам помогают светлые
