Тот самый Вяземский

Юрий Семченков

Мастерская

Я как-то не очень доверяю поговорке «Талантливые люди талантливы во всем», очень часто приходится сталкиваться с опровергающими ее примерами. Но в данном случае готов полностью признать истинность этого выражения. Писатель (член союза писателей России) и философ, кандидат исторических наук, профессор, заведующий кафедрой мировой литературы и культуры факультета международной журналистики МГИМО, член Патриаршего совета по культуре. Владеет пятью языками. Но широкому зрителю этот человек известен прежде всего как ведущий популярнейшей программы Первого канала «Умники и умницы». Гость рубрики — Юрий Вяземский.

— Юрий Павлович, позвольте я начну с вопроса к вам как к коллеге, вы ведь окончили факультет международной журналистики МГИМО. В финале каждой вашей программы вы выступаете в роли интервьюера…

— Вы что-то неправильное говорите.

— Почему?

— У нас на Первом канале есть только один человек, который занимается интервью. Это Познер.

— Вот так вы считаете?

— Все остальные отдыхают. Владимир Владимирович, вы слышали? Я это сказал.

— И тем не менее. Должен ли спрашивающий человек задавать вопросы о том, что он заведомо знает, чтобы зрители эту информацию услышали? Или человек отвечающий имеет право сказать: «Ребята, почитайте мои интервью, я об этом неоднократно уже говорил»?

— Вы фактически ответили на вопрос. Единственное, что хочу подчеркнуть. Я с самого начала говорю гостю, что не беру интервью. Я просто хочу поговорить с судьей. Это дает мне ту свободу, которая, наверное, не у всех интервьюеров есть. Конечно, надо готовиться. Потому что если мы начнем спрашивать — кого бы привести в пример — скажем, Островского, вашего губернатора: «Скажите, пожалуйста, а кем вы работаете? Какую должность занимаете?», — это не профессионально. Все-таки надо знать, что беседуешь с губернатором, знать, когда он вступил на свой пост и так далее.

-То есть на тех, кто ничего о герое интервью не слышал, не стоит ориентироваться?

— Ты должен сам знать, чем примерно интересен этот человек. Хотя бы тебе. Есть, конечно, вопросы, ответы на которые ты знаешь заранее, но хочешь, чтобы их услышали твои телезрители или твои читатели. И чем ты лучше подготовлен, тем интереснее получится разговор. Тебе надо быть подготовленным и в тоже время надо учитывать, что твои слушатели или зрители могут ничего не знать, и им надо многое разъяснять.

«Я как свадебный генерал»

— Спрошу о том, о чем мы, как бы ни готовились к интервью, знать заранее не могли. Чем обусловлен ваш визит на Смоленщину?

— Так вам сразу все и расскажи. Человек приехал оглядеться, посмотреть. Шучу. Посещение вашего Гнездова — моя давнишняя мечта. По моей версии вначале было, естественно, Гнездово, а потом уже образовался Смоленск. Причем Гнездово, как вы понимаете, называлось совсем не Гнездовым. Я в своем новом романе придумаю, как оно называлось. У меня заканчивается подготовительный период, я должен написать минимум два романа, может быть, даже три. Это такие романы… продолжающиеся. Там наше время перехлестывается со временем образования нашего государства. Не знаю, что из этого получится, по-разному бывает.

— Вы пишите и не знаете, куда выведет сюжет?

— Все непросто. Я-то всегда знаю, у меня подробнейший план, у меня историческая подготовка. Но я сажусь писать, и вот тут начинается… Вдруг сюжет взял и пошел совсем в другую сторону. Я до этого работал над серией «Сладкие весенние баккуроты» (сейчас в середине прервался). Это о событиях Страстной недели. Должен был по каждому дню недели написать роман. Стал писать про вторник, и вдруг по вторнику вышло три книги, причем там ни строчки практически об Иерусалиме, все повествование ушло в Рим. Пилат меня повел за собой. Вначале — его детство, потом — его юность, потом пошли рассказы об Овидии, о временах предшествующих. Это страшное дело.

— Но к Страстной неделе вы вернетесь?

— Ежели Бог даст. Вы же понимаете, что человек полагает, а Бог располагает. Роман тоже располагает. Мне в этом плане очень не везет, он начинает сам себя писать.

— Роман романом, но нам известно, что основная цель вашей поездки в Смоленск другая.

— От вас скрывать не буду. Дело в том, что год назад я обратился к губернаторам пяти областей с идеей создать интеллектуальное движение «Умники и умницы». Кратко рассказываю. Каждая область под руководством губернатора, с его повеления и его благословения устраивает региональные состязания — четвертьфинальные, полуфинальные, финальные. На финальные приезжаю я как свадебный генерал.

— ???

— Действительно, как свадебный генерал. Потому что все решают на местах. Сценарий пишут на местах, темы выбирают на местах, комиссии создают на местах. Руководит жюри сам губернатор. Но я беру трех победителей и смотрю на призеров, их может быть от двух до трех. Этих ребят я забираю к себе во всероссийскую олимпиаду «Умники и умницы», они сразу попадают на игры без всяких предварительных отборов.

— Это придумано для того, чтобы расширить круг отбора или чтобы помочь тем умникам, кто просто стесняется (как часто бывает с талантливыми, умными детьми), не может переступить через собственную робость и послать заявку?

— И поэтому, в том числе. Но прежде всего, сверхзадача, как сказал бы Станиславский, — это чтобы там, где они живут, на них обратили внимание взрослые умные сильные властные дяди и тети. И помогли им. Я со своей стороны тоже буду помогать, когда они выйдут на мой уровень.

-То есть нужно начинать с отбора умных и сильных дядь и теть на местах?

— Они есть. Насколько я понимаю, вам повезло. В вашей области они уже есть.

— Вы уже имеете какие-то персональные наметки?

— Один дядя мне очень понравился. В нем есть все — и образование, и педагогический опыт, и чуткость. И он отец. Это тоже очень важно.

«Хорошо не быть интеллигентом»

— Кстати, родители смотрят ваши передачи с не меньшим интересом?

— Да они в основном и смотрят. Учтите, что у нас еще и время показа такое. Когда Константин Львович Эрнст принял решение с воскресных девяти часов утра перенести мою передачу на субботу, я вообще не понял эту идею. Потому что в субботу дети учатся. Но в чем гений Эрнста? Рейтинг возрос. В 1992 году меня позвали и сказали, что есть только название «Умники», а все остальное придумывайте сами. Ко мне телевидение всегда относится не как к ведущему. Я прежде всего автор и создатель той или иной программы. На покупную программу никогда не пойду. Я создавал «Умники и умницы» для себя, причем, ее цель заключалась в том, чтобы в форме вопросов и ответов с помощью подготовленных детей рассказать телезрителям что-то интересное. Я не планировал тогда целевую аудиторию. И вообще я человек не телевизионный, как мне жена моя говорит. В этом, наверное, мой плюс. Главное, чтобы было весело, чтобы было интересно, чтобы люди смотрели. Это не викторина, потому что если мы делаем четыре программы по зороастризму и Древней Персии, то, простите, какая это может быть викторина. Что, миллионы телезрителей настолько эрудированны, что знают кто такие зороастрийцы и все детали их культа? Нет. В форме вопросов и ответов я рассказываю своим любимым телезрителям (безусловно, самым умным, потому что другие не встают и не включают телевизор так рано) о различных явлениях культуры, истории, литературы.

Год назад мы праздновали наш двадцатилетний юбилей, и от Дмитрия Анатольевича Медведева, в прошлом нашего судьи, мы получили прекрасное поздравление. Причем я категорически был против этого празднования. Дети все взяли на себя, я пришел в наш колоссальный университетский зал на тысячу двести человек и увидел, что даже из-за границы приехали ребята-умники, увидел, какой это для них праздник и какая радость.

— Безусловно, это уже особая каста людей.

— Это двойная каста. Потому что в самом положительном смысле у нас чрезвычайно кастовый институт. «Кастовый» — не то слово. Это такое широкое содружество людей, которые закончили МГИМО и которые потом, когда встречаются по жизни, очень друг другу помогают.

— Вы сами задавались вопросом «Почему смотрят мою передачу»? Мне кажется, интеллектуальные шоу смотрят по двум причинам: чтобы почувствовать себя умным на фоне игроков или чтобы подтянуться до установленной ими планки.

— У меня есть сразу несколько ответов, потому что люди разные и по разным причинам смотрят передачу. Больше всего привлекают, конечно, дети. Особенно когда на душе как-то грустно и совсем непонятно, куда же идет эта самая богатая в мире и так неудачно живущая страна. Когда смотришь на этих умных детей, слышишь, что и как они говорят, то это источник оптимизма. Я на них смотрю и понимаю, что Россия еще жива. Странно, но она еще жива. Второй момент — просто темы интересные. Третий момент — у нас просто удивительный народ. Он, с одной стороны, вроде абсолютный дурак, потому что ну нельзя так жить, как мы живем. С такими дорогами, например. А с другой стороны, жива в русском человеке великая тяга к знанию, причем для этого совсем не обязательно быть интеллигентом. Даже, наверное, хорошо им не быть. Особенно сейчас. Интеллигенты — это ведь креативный класс? Я все никак не могу понять, что это — креативный класс? Ксюша Собчак — это креативный класс, а маэстро Гергиев — это не креативный класс? Люди самые простые — доярки, охранники — это моя аудитория. Если я вдруг прихожу куда то, и охранник меня не узнает, я сразу думаю, а он хороший охранник? Ведь программа, которую я веду, в общем, носит дилетантский характер, потому что каждый месяц мы начинаем новую тему. Сами понимаете, я же во всех этих областях дилетант и читаю новый материал так же, как и ребята.

— Когда объявляется тема следующей передачи, то дается, по-моему, месяц на подготовку?

— Да.

— Получается, победит тот, кто больше начитался, более полно овладел материалом, ведь набор источников по каждой теме все-таки ограничен?

— Где-то ограничен, но чем ближе к финалу, тем источников становится все больше и больше.

— Участники сами ищут источники или вы рекомендуете?

— Всегда сами. Это моя система. Хотя многие меня за это ругают. Я же еще заведующий кафедрой мировой литературы и культуры МГИМО и читаю много курсов, и вообще-то студенчеству положено указывать, какими материалами они должны пользоваться. Я же специально моим умникам ничего не говорю и уже с одиннадцатого класса воспитываю в них умение найти материал, который нужен. Найти материал, который нужен, и как можно больше прочесть, — это первый пункт. Второй пункт — надо иметь общую эрудицию, потому что тогда все новые знания ложатся на благоприятную почву. Кроме того, одну треть своих вопросов я строю так, что даже если участники не знают правильный ответ, они на него выйдут, если у них есть общая эрудиция, если они в материале. То есть антиЕГЭ.

«Мы еще не доросли до коррупции»

— Похоже, вы противник ЕГЭ?

— Я всегда был против ЕГЭ. Просто уже устал на эту тему говорить. Я против ЕГЭ как единственного инструмента. Есть, конечно, очень много доводов, что ЕГЭ помогает ребятам из глубинки поступать и якобы борется с коррупцией. Но я первый человек в России, который сказал (Владимир Соловьев потом у меня это выражение украл), что у нас нет коррупции, мы не доросли еще до коррупции, потому что коррупция — это явление демократического общества, а у нас другие явления. Первое — это кормление, которое идет со времен Гнездова и викингов. Когда тебе дают какой-то участочек. Вот Гнездово, кораблики плывут. Вот тебе участочек. Никакой тебе зарплаты нет, но ты контролируешь кораблики и с каждого кораблика берешь куницу ли, бобра ли. Твое дело. Твое кормление. То же самое у нас с чиновниками. Они получают такие смехотворные деньги, что если они не будут кормиться, то умрут с голоду.

Второе, что есть в русском национальном характере — это протекция. Здесь вообще никаких денег не надо. У меня есть друг, я с ним встречаюсь, он меня о чем-то попросил. Если я не выполню, как я ему в глаза буду смотреть.

Но это было небольшое отступление. Многие вузы должны работать так же, как работает консерватория. Как бы вам объяснить? По результатам ЕГЭ нельзя принимать на класс скрипки…

— Игре на которой вы учились восемь лет?

— У меня родители были в этом плане жесткие люди. Они меня заставляли учиться профессионально, при консерватории. Сначала Ленинградской, потом Московской. Но вернемся. ЕГЭ может оказаться хорошим подспорьем, но это только подспорье. Обязательно должны быть два каких-нибудь профилирующих экзамена. Вот, в МГИМО обязательно надо сдавать иностранный язык, потому что это особый вуз. Надо обладать способностями к языку, иначе человек принесет замечательные результаты ЕГЭ, а потом мы вынуждены будем его отчислить, как, например, из консерватории выгонят человека, который очень хорошо знает все про струнные инструменты, но у которого нет слуха. Непригоден он для того, чтобы играть на скрипке. Этого у нас не учитывают.

Ну вот, опять отвлеклись. Третий пункт, чрезвычайно важный для победы в передаче, — с какого-то момента надо вычислить те вопросы, которые я задам. Хотя бы примерно. Идет же борьба со мной, основной противник — это я. Если они меня вычислили, если они знают, какие я задаю вопросы, что меня интересует, значит, они готовы к бою. Четвертое и, может быть, самое главное, — надо чтобы тебе везло. Потому что это все-таки лотерея. У меня была масса случаев, когда люди выходили на дорожки и им просто везло. Им доставались вопросы, ответы на которые они знали. Иногда это бывало очень смешно и совершенно для меня неожиданно. Был мальчик один из Сочи, например. Средненький такой мальчик, но просто с феноменальной памятью. У меня в какой-то момент появились подозрения — не помогает ли ему кто-нибудь.

— А это в принципе возможно?

— Тогда, в тот период, это теоретически можно было сделать, потому что три человека в студии — я, режиссер-постановщик и технический директор — читали сценарий. Сейчас кроме меня никто не читает. Это абсолютная тайна. Приходит судья и из моих рук получает один-единственный экземпляр, потому что нельзя так людей искушать. Сами понимаете: в апреле месяце быть зачисленным приказом ректора в университет МГИМО с ленивым, до первого июня, выбором факультета, на котором ты желаешь учиться, — это дорогого стоит.

— В это очень трудно поверить, потому что мы привыкли к тому, что телевидение — прежде всего шоу. От начала и до конца, и без каких-либо подстав в угоду интриге там просто не обойтись.

— У меня шоу, но интеллектуальное. Подставы пускай будут во всех других областях, но только не у меня. У меня не надо этого. Так вот, с этим мальчиком из Сочи были подозрения, потому что тогда сценарий читали другие люди. И вдруг я смотрю, он выходит на вопрос, а там сложнейшие стихи Ходасевича. Ну не может мальчик из Сочи знать эти стихи. Я их читаю, он смотрит на меня и говорит: «Юрий Павлович, это же Ходасевич». Тут у меня подозрения стали уже стопроцентными, и я говорю: «Дорогой, вы меня простите, пожалуйста, но откуда вы знаете?" Он говорит, что „наша училка (у него еще лексика была своеобразная), она помешана была на Ходасевиче, и у нас каждый урок литературы начинался с того, что она читала (как он выразился) какой-нибудь стих Ходасевича“. Понимаете? Феноменальное совершенно везение. Я просто хочу, чтобы вы поняли. В этом состязании иногда ребята очень сильные, может быть, самые сильные проигрывают. Удачи не хватает.

— Предположим, выиграли ребята с периферии…

— Я называю „со всей России“.

— Ребята „со всей России“ себя уютно чувствуют в Москве, среди, прямо скажем, элиты, может быть, псевдоэлиты? Некоторые их однокурсники легко ведь могут приехать в университет на Феррари.

— Но они же умники. Они сами по себе. Насколько я знаю, они таких стрессов не испытывают и участвуют в этой программе не для того, чтобы начать ездить на первом курсе на Феррари или на Мазерати. Кстати, на Феррари по Москве очень неуютно ездить. Если эти ребята и испытывают „неуют“, то прежде всего от этого города, который я очень не люблю, под названием Москва.

— А вы себя по-прежнему питерцем считаете?

— Я уж если считаю себя кем то, то ленинградцем. В 1963 году меня увезли из Ленинграда и поселили в Москве. Нет, я, конечно, москвич. Но я бы с удовольствием жил в другом городе, если бы в России можно было жить в другом городе и работать на Первом канале и в МГИМО. Но у нас страна пока не так устроена. Надеюсь, это будет меняться, знаю, что в этом направлении президент и премьер-министр имеют мысли. Не знаю, чем это закончится, но надо создавать другие центры, чтобы не было этой тотальной концентрации жизни только в столице. Но такая ситуация не только у нас. Во Франции, например, есть только один столичный город, называется он Париж. Сейчас уже ситуация сильно меняется, и уже не понятно: Париж — центр чего? Или взять Лондон. Мне англичане давно уже говорят, что если вы хотите увидеть Англию, только не надо ехать в Лондон, потому что Лондон — это уже столица не Англии.

„В России 2,5 титана мировой литературы“

— Из всей палитры интересов есть у вас особая приязнь в литературе — скандинавская или, может, французская, испанская?

— У меня есть, конечно, привязанности. На первом месте русская литература. Великая русская литература XIX века. Но вообще у меня привязанность не столько к каким-либо национальным литературам, сколько к тем моментам в развитии литературы, когда, как я считаю, жили титаны. Те люди, которые сформировали потом литературное мышление, передававшееся дальше. Начиная с Древней Греции, когда жили три великих трагика, — Эсхил, Софокл и Эврипид, когда жил величайший гений, в том числе литературный, Платон. В Англии такой титан — Шекспир, в Италии такой титан — Данте Алигьери, в Испании — Сервантес. У нас в России — меня за это мнение многие ругают — два с половиной титана мировой литературы. Это Достоевский и Толстой, которые имеют школы вплоть до Японии, и на половинку это Чехов, потому что у Чехова как рассказчика, как прозаика, нет школы мировой. Понимаете? Во Франции есть прозаики ничуть не хуже его, а, может быть, даже и лучше. Но театр Чехова, пьесы его — это, конечно, основа всего европейского театра и частично американского. Уточню — я говорю не про гениев, а про титанов. Потому что это выше, чем гений. В русской литературе есть наш национальный гений. Гений номер один — Пушкин Александр Сергеевич. Он создал великий русский литературный язык, на почве которого потом возникли титаны, но он ниже их, потому что у Пушкина нет школы, он создавал язык. Возьмем божественное совершенно „Я помню чудное мгновенье, передо мной явилась ты…“. Великолепные стихи. Как только ты их переведешь, они исчезают. В них нет сообщения, нет ничего интересного. Пушкин создавал музыку языка. Спорил я с одним своим коллегой из очень известного американского университета, он как раз говорил, что всякая поэзия не переводима. Я говорю, что, мол, простите, дорогой профессор, как она не переводима? Что, Гете не переводим? Что, Данте не переводим? Или они были поэты хуже, чем Пушкин? Просто у Данте „Земную жизнь пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу…“, понимаете, даже на монгольском, когда переведешь, там есть сообщение — человек прошел и так далее. А »Я помню чудное мгновенье…« — гениальная совершенно музыка.

— Что вы думаете о начавшем свою работу Общественном телевидении?

— Общественное телевидение — это, конечно, очень интересное начало. Если, так сказать, Бог поможет, потому что рассчитывать пока больше не на кого.

— Вы вошли в совет Общественного телевидения…

— Не просто вошел. Воспользовавшись моим отсутствием — мы с женой прекрасно отдыхали на Кипре после тяжелейших съемок — совет заседал и избрал председателем Табакова, а меня — его заместителем. На этом канале совершенно грандиозный генеральный директор. Человек, который в свое время создал три новых канала. Это колоссальный опыт, это удивительная чистота, свежесть, это… слово «креативность» я не могу употреблять, это сейчас бранное слово… творческость.

— Этот человек, Анатолий Лысенко, говорит, что Общественное телевидение по определению не может быть коммерческим, самоокупаемым. Вы согласны?

— Это не основная опасность. Основная опасность — это недостаток творчества, недостаточный учет интересов своих телезрителей. Но здесь есть очень хорошая идея — основным грузом нашего вещания должны быть регионы. Потому что у нас сейчас очень централизованное телевидение, Москва и Питер. А мы весь фокус внимания обратим на то, как живут люди в Смоленске, в других местах, в других городах. Какие там есть общественные движения. Очень, конечно, рассчитываем на журналистов, которые работают в регионах. Чтобы они делали эти сюжеты, чтобы они нам помогали, потому что канал общественный, и изначально мы чудовищно бедные.

— Как вы чувствуете, не уйдет в песок эта идея?

— Мне очень трудно сказать. Понимаете, это не зависит от одного Лысенко, это не зависит от нас. Если общество нас поддержит, если общество захочет о себе рассказывать, если общество будет двигаться в сторону гражданского своего состояния, то эта великолепная, грандиозная, совершенно необходимая идея будет жить. Этот канал вместе с нами всеми должен строить гражданское общество, мы должны двигаться в сторону демократии, которой у нас пока, на мой взгляд, очень мало.

«Надо актерствовать, подражать манерам»

— Как полиглот дайте практический совет, как лучше изучать иностранные языки? Изобрела ли наша техногенная эпоха способ лучше классической зубрежки?

— Прежде всего надо обладать способностями. Я себя очень критически оцениваю, но так получилось, что я обладал необходимыми для этого генами. Далее. Нужен безусловный интерес. По возможности, желательно, чтобы был индивидуальный учитель, потому что в группе все размывается: кто-то успевает, кто-то не успевает. Я абсолютно уверен, что старой школой ни в коем случае не надо пренебрегать. Не нужны все эти глубокие погружения… Все это полная муть. Надо прежде всего изучить грамматику, надо понять, как работает и функционирует язык, какие там есть времена, какие там есть основы. Вот когда ты получаешь эту основу, а ее лучше всего получать здесь в России, а не там на стороне…

— Все-таки здесь?

— Ну конечно. Здесь проще ее получить, и здесь сохранились еще те преподаватели, которые умеют вам объяснить грамматику. Англичанину трудно вам объяснить, у него совершенно другой подход, потому что он родился в этой грамматике. Да и грамматика у них по сравнению с нашей русской намного проще. Дальше, конечно, надо просто учить. А как вы еще получите богатый словарь? Надо читать. Желательно начинать с простеньких книжек. Выписывать, набирать запас, и когда годика два вы здесь позанимались, и основа у вас есть, и вы можете говорить, то неплохо было бы поехать и послушать, как они там у себя говорят. И последний момент: надо актерствовать, потому что если вы хотите хорошо говорить на иностранном языке, надо подражать манерам, стилю. Я по-японски ни одного слова не знаю, но могу прочесть стихотворение Басе так, что японец меня послушает и начнет разговаривать со мной по-японски. Обезьянничаю.

Я учил два языка в институте — французский и немецкий. Немецкий там практически не выучил, за французский меня чуть не выгнали, потому что меня тошнило от этого замечательного языка, не нравилось мне. А на стороне я учил английский и шведский, и там были совершенно волшебные преподаватели. Они меня не одергивали, они всячески поощряли, когда человек говорит. Поэтому когда я выехал за рубеж и оказался во Франции, я просто боялся говорить по-французски, либо я говорил на таком языке, что в магазине меня женщина спросила: «Скажите, пожалуйста, а вы из времен Людовика XIV?" Я говорю, что нет, это меня так научили. Вместо простого «Сколько стоит?" я спрашивал, например, в дословном переводе «Какую цену вы сюда поместили?». В русском даже таких слов нет. Потом наступил такой момент, когда мы с женой стали ездить за границы. Ельцин подарил нам свободу, я стал кататься на лыжах, у меня появился преподаватель по лыжам. И пока в гору вверх поднимаешься — это и были уроки французского языка.

— Путешествовать очень любите?

— Вообще, моя жена говорит, что все деньги, которые у нас с тобой есть, мы будем тратить и ездить по белу свету. Мы с женой относимся к тем людям, которые готовы что угодно отдать и что угодно заложить, но нам нужна свобода. Мы русские люди в этом плане, тем более она двадцать пять лет преподавала французский язык, пока я ее не заставил заниматься телевидением.

«Не лезьте «на передок»

— Несколько слов о ситуации вокруг нашего сегодняшнего образования и вокруг личности нового министра. Вы какую позицию занимаете?

— Я занимаю позицию, которая может не очень понравиться. У меня сложное отношение к этим вопросам. Когда-то я пригласил на передачу Фурсенко, бывшего тогда министром. Он был чрезвычайно занят, не очень хорошо себя чувствовал, кроме того был праздник 23 февраля, вообще он мог бы отдыхать, но своим людям сказал, что не может не поехать, его друг пригласил. Когда я стал другом Фурсенко, я так и не понял. И вот приехал очаровательный совершенно человек, удивительно симпатичный. Но… Мы с ним много говорили, и я понял, что все мои разговоры и все мои аргументы совершенно впустую. Я сторонник того, что раз мы двигаемся в сторону рынка, то надо создавать и здесь, простите, рыночные условия. Я считаю, что как можно больше свободы надо давать учебным заведениям, школам, институтам. И пусть они показывают свои результаты. Контролируйте результаты, дорогие друзья! Не лезьте вы «на передок», как говорил знаменитый писатель-фронтовик Кондратьев. Есть на фронте «передок», передовая, а есть штабные. Они очень нужны, штабные, но мы же ведем занятия. Мы же решаем, мы же несем знания. Что ты мне только барьер за барьером создаешь, ты мне патроны дай. Чиновников дикое количество, они все самые умные. Так нельзя. Еще раз: главное — творческим вузам (а всякий хороший вуз и всякая хорошая школа творческие) надо давать намного больше свободы. Потому что они отвечают за детей, которых они должны учить и еще при этом воспитывать. И самая громадная проблема. Вы же понимаете, что образование невозможно без самообразования — это основа основ. На втором месте, это очень важно, — семья. Ко мне часто обращаются с вопросом, как заставить читать наших детей. Юрий Павлович, посоветуйте. Я говорю: «А вы что читаете?» — «Ой, некогда, мы же работаем». Дети видят, что папа и мама ничего не читают, а вы хотите, чтобы они читали. Не будут читать.

— Были попытки на передаче решить вопросы продвижения детей в МГИМО какими-то неформальными способами?

— Спросите как-нибудь проще, я не понял.

— Предлагали ли вам деньги за то, чтобы кто-то выиграл?

— Никогда. У меня, видимо, на лице написано, что бесполезно.

О чём говорит СМОЛЕНСК

независимое общественно-политическое издание