Непрокатное кино Юрия Быкова

Юрий Семченков

Мастерская

Смоленск для актера, сценариста, режиссера и композитора Юрия Быкова может считаться вполне удачным городом. Да что там вполне, очень удачным. Первая полнометражная картина Быкова «Жить» несколько лет назад получила у нас на «Золотом Фениксе» приз за лучший дебют, а в этом году фильм «Майор», в котором Юрий Быков выступил во всех своих многочисленных кинематографических ипостасях, взял гран-при. Надо сказать, что разговор наш состоялся еще до оглашения решения жюри, и будет ли его картина каким-либо образом отмечена, Быков не знал.

— Юрий Анатольевич, когда вы снимали фильм «Майор», какую прокатную судьбу ему предсказывали?

— Примерно ту, которая и произошла. Копий было чуть меньше, чем достаточно для такого формата картины. Результаты вполне ожидаемые. Никаких звезд с неба никто не хватал.

— Я могу судить о прокате вашей картины по нашему городу — у нас фильма в прокате не было и вряд ли будет. У смолян возможность посмотреть «Майора» была только на фестивале.

— Чисто прагматически фильм был в прокате в городах с населением свыше трех миллионов жителей. Насколько я знаю, такова была стратегия проката. Всего было 170 копий, но те деньги, которые заработала картина, можно было бы заработать и тридцатью копиями в половине городов. В другой половине городов показы просто отменялись.

— Отменялись?

— Да, конечно.

— Из-за…

— Из-за того, что не было посещаемости. Можно предположить, что если бы была очень серьезная рекламная кампания, то, наверное, какие-то дополнительные дивиденды были бы, но в итоге, я думаю, ни одна рекламная кампания не позволила бы собрать солидную сумму. В прокате не идет уже драматическое кино в чистом виде, оно там не нужно. Это уже абсолютный постулат для всего мира.

— Но «Майор» ведь не драма в чистом виде, а некая смесь драматического и жанрового кино.

— Все равно, это как мертвому припарки. Уходящий жанр. Такое кино было принято во всем мире с 60-х годов до середины 90-х. Дальше этот жанр в прокате начинает постепенно отмирать. Но за счет мирового рынка и голливудских картин подобного рода еще что-то собирают и сейчас; кроме того, еще есть традиция посещения кинотеатров взрослыми людьми, несмотря на то, что весь мир достаточно серьезно обленился в этом смысле — люди смотрят в основном телевидение. А прокатное кино, которое собирает большие деньги, — это подростковое кино или практически детское.

— У картин такого рода как ваша останется в будущем хоть какая-то ниша?

— Я думаю, что в ближайшие десять лет еще да. Помните у Тютчева «…кто посетил сей мир в его минуты роковые». Мы сейчас наблюдаем переломные моменты истории.

— И кинематографа в том числе?

— В этом смысле да. Я недавно смотрел интервью Иоселиани на кинофестивале в Локарно. Он абсолютно правильно сказал, что кино в том виде, как мы все его представляем, как произведение искусства, отмирает полностью. В широкоэкранном формате драматическое кино совершенно не нужно, потому что сейчас кино — это чистый аттракцион, предназначенный для аудитории в возрасте 12–25 лет. И в формате телевизора, чтобы серьезно заполнять эфирную сетку нужны долгоиграющие истории, что называется сериалы. Но и там есть своя закавыка — в сериалах важен герой и исходные обстоятельства, но практически не важна тема и лаконичность высказываний, поэтому на телевизоре полуторачасовые картины тоже не нужны, тем более в драматическом виде.

— Как тогда, понимая все это, мотивировать себя на работу?

— Я думаю, что я попал как раз в то время, когда мотивация как таковая иссякает. Просто мое поколение, заряженное еще советскими ценностями, ценностями еще того мира…

— Вы что, считаете себя заряженным еще советскими ценностями?

— Конечно. Абсолютно. Плюс ко всему, я еще провинциальный человек. Моя система ценностей, система моих координат все-таки советская, даже, если хотите, русская коммунистическая классическая, поэтому для меня важны люди и отношения. Я постоянно задаю себе вопрос «Зачем я в принципе прожил этот день?», новое поколение себе таких вопросов не задает, оно задает себе вопрос «Как бы мне прожить этот день более ярко и насыщенно?" То есть я хочу видеть длительную внятную перспективу и понимать, что большие отрезки времени проживаю с какой-то очень серьезной целью, для них же важно то, что здесь и сейчас. Для них не существует ориентиров в виде, например, патриотизма, в виде корневых домостроевских принципов. Они отвергают любую принадлежность — национальную, политическую, гендерную и так далее. Для них это все не имеет значения, они космополиты в широком смысле этого слова, а я человек более традиционный консервативный, и в этом смысле между нами огромная пропасть.

— Вы как-то обмолвились, что снимите еще три-четыре фильма и завяжете с кинематографом.

— Я думаю, что это произойдет естественным образом. Это не мое желание, думаю, что таких как я, в конечном счете, будут пытаться так или иначе истреблять, выводить из игры. Есть ведь очень важный аспект — политический.

— Даже так?

— Я снимаю так или иначе на государственные деньги, и в какой-то момент общемировой кризис — культурный, финансовый и так далее — закрутит гайки, а уж в нашей стране это точно. Да уже видно, как эти гайки закручиваются. Причем у меня лично претензий нет ни к Мединскому, ни к министерству культуры, потому что формально все справедливо — за государственные деньги должно сниматься то, что государству нужно. Хотя остаются вопросы: кто это — государство, и кто решает, что ему нужно.

Но то, чем занимаюсь я, — провокационное социальное кино — по крайней мере, за государственные деньги мне точно запретят снимать через какое-то время, если я буду продолжать эту тенденцию и не буду подстраиваться под государственные задачи.

— А вы, судя по всему, настроены продолжать.

— Да, насколько удастся, я буду, конечно, это делать, потому что я с этим пришел. Это раз. Во-вторых, собственно говоря, то, что мы уже обсудили — момент бессмысленности. Такое кино не нужно в прокате и не нужно на телевизоре, и то, что меня пока еще тянет снимать — это альтруизм в чистом виде. Сначала был максимализм — хочу изменить мир, неосознанные романтические вещи, сейчас они переросли в альтруизм, в ответственность перед тем «я», которым я был какое-то время назад. Но и это уже альтруизм в виде инерции, я понимаю, что это долбление головой о стену, но у меня есть еще некая обязанность.

— А надежды уже нет?

— Нет, конечно, надежды уже нет. Сто процентов. Надеяться на то, что люди перестанут сидеть перед телевизором, рыться в айфонах, играть в видеоигры, что у них возникнет вдруг гражданский долг — наверное, это глупо. Идет естественный процесс, мы его наблюдаем. Поэтому пока все на альтруизме, на желании, может быть, даже создать некую комплексную летопись того времени, в котором я живу. Есть еще и творческий вызов: до этого я снял две картины достаточно камерные, с людьми, которых никто не знает, в том числе и меня, а сейчас у меня будет картина с большими артистами. Хочется попробовать.

— Кстати, почему в ваших картинах не было медийных лиц?

— Из-за денег, естественно. Чтобы снимать таких людей как Машков, Миронов и так далее надо привлекать большие средства. Даже если они идут на уступки, все равно, за ноль копеек они сниматься не будут, как это сделали поначалу Денис Шведов и Ирина Низина.

— Совсем за ноль снимались?

— Поначалу да. В конечном счете, когда мы нашли дополнительное финансирование, когда посодействовал Алексей Учитель, естественно, мы все гонорары выплатили, но это копейки по сравнению с тем, что получают медийные артисты.

— А начинали сниматься ваши актеры, не рассчитывая на гонорары?

— Нет, конечно. За идею.

— Это тоже дорогого стоит.

— Я, с одной стороны, очень рад, что в этой картине нет людей, которые пусть и обладают регалиями, но понятно, что у них уже «деньги в другом банке», они живут другими ценностями. Это без упрека. Мне важно, что со мной работали альтруисты, такие же, как и я. Я всегда вспоминаю поговорку «мало в детстве били». Я лично считаю, может быть, это достаточно цинично, что должен быть диктат культуры. Не госзаказ, а диктат культуры. Когда я понимаю, что Достоевский — это лучше чем Микки Маус, а Шолохов и Астафьев лучше чем Бритни Спирс, я обязан навязывать эти ценности хотя бы в кругу своей семьи, своих близких, как человек ответственный за этих людей, может быть, менее начитанных, развитых и понимающих. Хотя есть точка зрения, что нужно отпустить ситуацию…

— И все само собой отрегулируется, и настоящие ценности победят.

— Это абсолютно не так. Человек, которого не воспитывают, не контролируют, не курируют, превращается в абсолютное животное.

— Должно ли государство применять в отношении голливудской продукции достаточно жесткие меры, как, например, во Франции?

— Да, там действительно есть очень серьезные подпорки (и не только денежные) для того чтобы американское кино чувствовало себя не очень комфортно на территории Франции. И это единственный выход, к сожалению, потому что если студии вкладывают сотни миллионов долларов в то, что на примитивном инстинктивном уровне зритель хочет смотреть, то как с этим соревноваться, не имея этих сотен миллионов?

Но это должна быть консолидированная политика. Действительно, вычищаем всякое засилье. Понимаете, если с одной стороны обрубить финансовые потоки из-за рубежа для руководителей кинотеатров, владельцев прокатных компаний и в то же время оставить огромное количество нефтяной и газовой олигархии, то это двойные стандарты. Либо должна быть абсолютно альтруистическая политика и в высших эшелонах власти, и снизу, и сверху, в культуре, в экономике, в политике, либо это не сработает. Особенно это видно по реформе образования. Этот ужасный ЕГЭ, когда выпускники не пишут сочинение. Это просто чушь собачья. Мне кажется, это от небольшого ума в высших эшелонах власти. Или от целенаправленного сознательного желания демонтировать ранее эффективную систему.

— Если так, то еще страшнее.

— Мне кажется, они все же не глупые люди, и происходит сознательный демонтаж, в том числе и образования, культуры. Я уже не раз повторял и не знаю, как это сработает на моей биографии, — я абсолютно уверен, что власть имущие, деньги имущие, уже давно действуют в интересах других государств, оптимизируя нашу страну таким образом, чтобы она полностью работала на сырьевую экономику. Понятно, что нужно небольшое количество людей, которые будут обслуживать газопроводы и нефтяные вышки. Все остальное — развитие промышленности, сельского хозяйства, развитие культуры, достижения в космосе, — все это никому не нужно, потому что во главе государства стоят люди, которым важны только деньги. Я это прекрасно вижу и понимаю. Мало того, мы все прекрасно знаем, что дети многих богатых людей учатся в престижных вузах за рубежом, где сохранилась та система образования, которая была в Советском Союзе. Мне кажется, это элементарное предательство своих корней и своей страны. Если, конечно, эти люди уже давно не являются гражданами других стран. В этом смысле для меня все очень наглядно и понятно.

— Вы уже думали о том, чем будете заниматься после кинематографа, если придется его оставить?

— На самом деле я очень серьезно подумываю о педагогической деятельности.

— Связанной с кино?

— Нет. Если совсем в порядке бреда, то, наверное, получить образование и преподавать в школе. Я достаточно хорошо разбираюсь в литературе и в русском языке, потому что сам пишу.

— Подвижничество в чистом виде, получается.

— Так или иначе, да. То, что происходит в кинематографе, сильно удручает, не потому, что не дают снимать то, что хочешь, а потому что нет выхлопа. И если у меня будет пара сотен внимающих глаз, в которые я действительно смогу что-то вложить, это будет гораздо более продуктивно, чем просто-напросто снимать в стол какие-то картины. И в этом смысле лучше стать в какой-то момент абсолютным альтруистом и остаться со страной в том виде, в котором она есть. Но в любом случае, если пытаться в моей нынешней профессии существовать комфортно и успешно, то нужно предавать элементарные идеалы человеческой морали. Но это не для меня. Есть люди, которые родились с присутствием коммерческого понимания мира, к ним претензий нет. Но можно мир довести до такого строя, что у нас будет мировое правительство, богатые будут наживаться на бедных, будет разделение на рабов и хозяев. Если это идеал человеческого общества, тогда, в принципе, не очень хочется жить вообще. А если социальная справедливость — единственный разумный метод сосуществования, тогда деньги вообще не должны быть никаким мерилом. Я верю во второе, поэтому для меня любой человек, который зарабатывает в этой стране больше, скажем, ста миллионов долларов — я умозрительно говорю — это человек, с моей точки зрения, мягко говоря, не имеет моральных ценностей. Человек отрицательный, находящийся «по другую сторону реки, на другом берегу». Потому что в этой стране зарабатывать большие состояния, не пренебрегая другими людьми, не идя по головам, невозможно. Любое состояние в этой стране, в это время тем более, наживается только на боли, лишениях и дискомфортном проживании твоих сограждан. В этом я абсолютно убежден. Я говорил и в других интервью: Россия — страна бандитская. До сих пор существуют бандитские клановые почти сицилийско-мафиозные понятия.

— Работа над фильмом «Майор» повлияла на ваше представление о милиции? Скажем, начинали снимать с одним отношением, а в процессе работы оно поменялось.

— Я не скрываю, что пошел некоторым образом даже против волны общественного мнения, которая поднялась в контексте — все, кто надевает форму и носит погоны, это упыри и вурдалаки. Это неразумно. Неразумно даже с точки зрения математической — не могут все поголовно быть упырями, поэтому картину хотелось сделать о том, что существует система. Мало того, в процессе создания картины стало ясно, что мы делаем картину не о полиции, а о русском менталитете. Вот это открытие действительно произошло. Меня вдруг посетила мысль, что мы делаем картину о том, как устроена жизнь в России вообще. О том, что есть кланы, и внутри кланов существует очень серьезная степень доверия и ответственности, но есть четкое разделение на чужих и своих, и поэтому за пределами клана все остальные — чужие.

— Вы в школе хорошо учились?

— Да, неплохо.

— Интересно, как человек приходит к таким убеждениям…

— С большим трудом.

— … без специального исторического или философского образования? Нужно, на мой взгляд, или читать сотни томов целенаправленно, или происходит что-то неподвластное логическим объяснениям.

— Не знаю. Вот Чехов. Как мальчик из Таганрога из купеческой семьи, причем не очень удачной, стал великим русским писателем? Я себя не сравниваю с Чеховым, конечно. Просто сочетание факторов. Во-первых, у меня была не очень удачная семейная жизнь, не моя личная, а моих родителей. На это наложился период перестройки и 90-х.

С другой стороны, был действительно какой-то талант, и в этом смысле я ушел от всех проблем в творчество. Пытался задавать себе вопросы и отвечать на них с помощью своих личных способностей в искусстве. Писал какие-то рассказы, стихи, которые печатались.

— Тем не менее вы пошли по актерской стезе.

— Понимаете, в литературный институт поступать было бессмысленно, потому что…

— Что есть, то есть, а другому не научат?

— Просто это не очень практическая профессия. Все-таки актер в театре — это хоть какая-то зарплата и так далее, а книжку еще неизвестно, напишешь или не напишешь. И, собственно говоря, были у меня какие-то актерские данные, наверное. На самом деле я изначально хотел быть режиссером и достаточно рано, практически сразу после школы, раскопал все сведения о ВГИКе и о режиссерском факультете. Написал все задания, но просто побоялся, потому что меня немного запугали: не поступишь, туда берут только взрослых, с жизненным опытом. Но потом оказалось, что брали уже всех, что все-таки неправильно, потому что в семнадцать лет какая может быть режиссура, особенно в наше время. Нет ни жизненного опыта, ни позиции, но это отдельный разговор. Когда я понял, что боюсь поступать на режиссерский, для меня было очевидно, что нужно в кратчайшие сроки удалиться из того места, где я родился и вырос, что надо сменить обстановку и надо четко попасть именно в творческую среду. И ответ был очень прост: это должна быть либо актерская профессия либо… актерская.

Кстати говоря, я никуда не поступил в итоге, даже во ВГИКе слетел с конкурса. Из-за того, что некий молодой человек на курсе Грамматикова в первом же семестре покончил жизнь самоубийством, подняли все ресурсы тех людей, которых отчислили на конкурсе. Одним из них оказался я, и меня допустили к учебе.

— Вы, учась на актера, держали в голове режиссуру, уже присматривались к этой позиции?

— На самом деле было сразу понятно, что у меня не чисто актерское сознание. Я больше изображал, чем играл, у меня больше было режиссерских решений. Я прятался за какими-то придумками, за мизансценами. На втором-третьем курсе мне очень часто говорили, что это, мол, режиссерский показ. Никто не отрицал, что у меня есть какие-то качества темперамента, элементарное актерское обаяние. Мало того, меня после ВГИКа взяли (хотя после ВГИКа практически не смотрят в хорошие театры, потому что у каждого есть свое базовое учебное заведение) и во МХАТ Дорониной, и в «Et Cetera», и в Театр Луны. А в Театр Российской Армии даже на большую главную роль. Но сразу было понятно, что мне было неинтересно заниматься актерской профессией в чистом виде, потому что в театре она в любом случае связана с классической литературой и драматургией. А для меня это немножко рутина, потому что мне всегда хотелось говорить на современном языке о современных проблемах. Есть у меня такой бзик, хотя я не отрицаю, что вырос на классической литературе. Чехов для меня столп.

— Чехов-драматург или Чехов-прозаик?

— Вообще как явление. Это тоже отдельный разговор, но я считаю, что если ориентироваться на него как на художника, то очень много голых королей в нашем времени сегодняшнем всплывет…

Так вот. Стало понятно, что мне не очень хочется играть какие-то вещи тысячу раз мною сыгранные, и стало понятно, что я не терплю режиссуру над собой. Это был для меня серьезный гнет. Стало понятно, что даже педагоги не могут со мной справиться, в том смысле, что есть естественное отторжение любых режиссерских или педагогических предложений, потому что есть собственное видение.

— Актер, режиссер, сценарист. Как композитор появился в этом ряду?

— Еще до поступления во ВГИК я занимался практически всем. У меня было музыкальное образование, я играл на фортепиано, уже тогда у меня были музыкальные группы, я уже работал аранжировщиком в местной студии.

-То есть вы были готовы к композиторской позиции?

— Грубо говоря, да. Когда возникла необходимость в первый раз на картине «Жить»… Вообще, «Жить» — это квинтэссенция того, о чем мы говорим. Если короткометражка «Начальник» была некой пробой, то, начиная «Жить», я уже четко понимал, что я сам буду писать сценарий, режиссировать, сочинять музыку. Единственное, что мне не дали — это еще и сыграть как актеру. Алексей Учитель сказал, что если вы такое количество вещей хотите делать, то либо вы провалите все либо будет гениально. Но гениально скорее всего не будет, поэтому давайте все-таки так: режиссура, сценарий, если хотите, музыка, а играют пусть другие люди. А в «Майоре» я абсолютно четко заявил, что созрел, чтобы по всем позициям сделать все самому.

— И все-таки, композиторство возникло по тем же причинам, что и уход из актеров в режиссуру? Никто другой не мог угодить?

— Понимаете, какая штука. В моем случае, поскольку я человек молодой, начинающий, занимающийся драматическим непопулярным непрокатным кино, то, сами понимаете, какие у меня размеры бюджета и сроки, в которые надо уложиться, чтобы снять картину. Никаких вольготных комфортных условий не существует. Это Михалков, наверное, может себе позволить общаться с Артемьевым, искать общий язык и ждать, пока тот напишет гениальную музыку. А мне нужно сделать картину в кратчайшие сроки, за год. И ни один из композиторов не предлагает того, что нужно. А здесь ты сам писал музыку, сам понимаешь в музыке, сам понимаешь, что тебе нужно. Так зачем тратить время, силы, нервы, деньги, чтобы искать этот самый общий язык? Но я не исключаю, что в дальнейшем, если вдруг каким-то образом я стану когда-нибудь величиной, и у меня будут комфортные условия, денежные в том числе, я буду привлекать по всем позициям и других специалистов. С возрастом ты начинаешь уставать от того объема работы, который делаешь. Это сейчас я могу поехать сам выбрать натуру, сам создать концепцию, сам сыграть, но придет момент, когда… Как говорил Говорухин: «…я уже давно не снимаю кино. Снимает моя группа, которую я набрал и сколотил, я им только предлагаю материал».

Ради Бога, у меня просто пока нет времени, нервов, сил и денег лишних на то, чтобы искать единомышленников. Я не могу сам снять как оператор. И, слава Богу, у меня есть мой оператор, мой единомышленник, такой же, кстати, самоучка, как и я, Кирилл Клепалов. Мы находим общий язык, и я ему доверяю. В остальном понятно, что сценарии писать всегда буду для своих картин сам, потому что моего человеческого опыта достаточно, мне не нужно обращаться к сценаристам.

— Вам никогда не казалось, что наши остросоциальные проблемы почему-то вызывают больший интерес за рубежом, чем у нас самих?

— На это есть две причины. Первая — сознательная поддержка на западе мнения о России как о стране небезопасной и стране-враге. Это сто процентов, в этом смысле я конспиролог, если хотите. Будучи патриотом своей страны, несмотря на все проблемы, которые я вижу, прекрасно понимаю, что там это на руку, несмотря на все заявления, лозунги и так далее. Понимаю, что им развал нашей страны на руку. Более того, думаю, что здесь большинство людей, которые влияют на развитие страны, работают именно на запад. Думаю, что если бы здесь были сплошные патриоты, мы бы по-другому жили.

И вторая причина — либеральная часть населения на западе все-таки за свободу и права человека. Спрашивают, почему мы возим туда проблемное кино. На фестивали, особенно на крупные, все вывозят проблемное кино. Только проблемы у нас разные, как оказывается.

У них в последнее время появилось тоже большое количество социальных проблем, связанных с иммиграцией, с безработицей. Они тоже, кстати говоря, живут несладко. Может быть, лет десять назад самой популярной и была гендерная проблема, но сейчас у них почти те же проблемы, что и у нас. Другой вопрос, что они воспитаны немного по-другому, они более свободолюбивые люди, у них другой уровень гражданского сознания и гражданского долга. И когда вот эта часть населения смотрит наше кино, читает наши книги, поддерживает всех, начиная от Солженицына и заканчивая… (Хотел назвать имя какого-нибудь оппозиционного режиссера и понял, что трудно сейчас вспомнить, кто занимается именно оппозиционным кино.) Я часто читаю, что наша русская новая волна возит туда кино про то, что Россия плохая, а я смотрю эти картины — там не в том дело, что Россия плохая, просто возится сугубо экспериментальное пессимистичное тяжелое, но абсолютно внеполитичное кино. Образу России, который создается из этих фильмов, можно предъявить претензии с точки зрения политики. Мол, Россия и чище, и веселее, и красивее, но впрямую из новых режиссеров никто социальных, острых проблем не поднимает. Считается дурновкусием. Это на «Кинотавре» было понятно.

— У нас на фестивале прошел фильм Астрахана «Деточки»…

— Я знаю эту картину, к ней те же претензии, что и ко мне.

— Это можно назвать остросоциальным кино?

— Астрахан является представителем некого сугубо не экспериментального кино.

— Абсолютно не экспериментального.

— Он абсолютно лобовой режиссер. Но есть у нас такая проблема — четкое разделение на гениев и не гениев.

— А судьи кто?

— В этом смысле, конечно, критики. Они создают контекст, они создают ощущение от кинематографа. Кто лучше, кто хуже.

— В том числе у самих гениев ощущение их гениальности.

— Совершенно верно. Если уж об этом говорить, то для меня последний «Кинотавр» был очень показателен. Там в итоге, конечно, нашли консенсус в виде картины «Географ глобус пропил». Она очень удачная, но все-таки кажется мне традиционно советской, хотя в этом и ее огромный плюс. Но, если говорить о картине «Иван сын Амира» Максима Панфилова и картине «Майор», которую я снял, то стало понятно, что мы с большей частью критиков находимся «по разные стороны реки».

P. S. Мне кажется, смоляне могут гордиться тем, что на фестивале «Золотой Феникс» и «Майор», и «Иван сын Амира» были отмечены наградами. Это говорит об определенной гражданской позиции фестиваля, о его принципах, о готовности отделить «зерна от плевел» и способности рассмотреть настоящее кино. «Кинотавр» этого сделать, как оказывается, не смог. Или не захотел.

О чём говорит СМОЛЕНСК

независимое общественно-политическое издание

Непрокатное кино Юрия Быкова

Юрий Семченков

Мастерская