Аномальная должность Людмилы Макаренковой

Юрий Семченков

Мастерская

О тишине в кабинете директора музея Великой Отечественной войны (на самом деле должность называется иначе: «Заведующая военно-историческим отделом Смоленского государственного музея-заповедника»), как оказалось, можно только мечтать. Телефон не умолкает ни на минуту. Звонят по самым разным вопросам, но есть у этих звонков одно общее — все они так или иначе связаны с войной. Кому-то Людмила Макаренкова помогает установить место захоронения погибших на полях боевых сражений, кому-то — выяснить судьбу без вести пропавших.

Большая часть жизни Макаренковой связана с темой Великой Отечественной войны: темой неженской, тяжёлой и жестокой. Но беседовать с ней крайне интересно: она неравнодушна, эмоциональна, эрудирована в самых различных областях. А уж о Смоленщине и Великой Отечественной войне ей, я думаю, известно просто все.

Вы не поверите, когда Людмила Макаренкова узнала, что стандартная вёрстка интервью отводит под фотографию героини две трети полосы, она категорически настояла на том, чтобы это место было отдано под редкие исторические фотографии…

Редакция отказать не смогла.

— Людмила Николаевна, как вы оцениваете роль музеев в современной жизни?

— Роль музеев в современной жизни, к сожалению, значительно принижена. Бытует мнение, что музеи непосещаемы, неинтересны, что нужно идти по пути создания музеев узкой тематики. Сейчас появилась тенденция превращать музеи в некие «клубы по интересам». Говорят, что для того, чтобы музеи были интереснее, нужно использовать исключительно интерактивные методы привлечения посетителей. Чтобы люди могли все потрогать руками, что-то на себя надеть, из чего-то выстрелить. Я не консерватор, но есть музеи, в которых подобная практика, по моему мнению, мало применима. Конечно, если это частный музей нефтяной компании, музей дождя или планетарий — совсем другое дело, другие темы, другие исследования и наблюдения. Для подобных музеев здорово, если посетители участвуют в процессах.

Но у нас совсем другая тематика. Я против подобных «новшеств» по отношению к таким событиям, как Великая Отечественная война. Особенно в нашем регионе, на Смоленщине. (Я — коренная смолянка. Мои родители прошли войну, мама 11-летней девочкой оказалась узником концлагеря в Австрии. Вернулась оттуда искалеченной на всю жизнь, с лагерным номером на руке.) Мы в музее очень глубоко и серьёзно обсуждали этот вопрос. Пришли к тому, что превращать музей в балаган ни в коем случае нельзя. Я не вижу смысла играться в войну. Ведь даже наш двор боевой техники, где собраны раритетные предметы (к примеру, остатки взорванных «катюш» капитана Флерова), благодаря «стараниям» некоторых посетителей нередко покрывают «памятные» надписи. Мы относимся к этим предметам, несмотря на то, что они стоят под открытым небом, как к раритетным экспонатам. Но кто-то думает иначе: а что с ними будет, они же железные.

— Могли ли вы в юности предположить, что свяжете свою жизнь с музейным делом?

— Я работаю в Смоленском музее-заповеднике с 1989 года. И только в этом отделе. А началось все со школьного увлечения историей. У меня был прекрасный учитель — Анатолий Яковлевич Трофимов. Очень известный смоленский краевед. Именно он когда-то «заразил» меня этим увлечением, открыл всю музейную «кухню». Уроки истории были любимейшими. Тогда я и стала заниматься темой Великой Отечественной войны. Но профессия, которую выбрала с детских лет — это профессия педагога. Очень люблю детей. Поступила в пединститут (кстати, конкурс в то время был более тринадцати человек на место). После института работала в школе, потом в детском саду. В музейном деле себя совсем не представляла. Мне казалось, что для этого необходимо специальное музейное образование. Однажды совершенно случайно забрела в дирекцию Смоленского государственного музея-заповедника, где меня очень гостеприимно встретили. Так я оказалась на работе в отделе научной пропаганды. Разумеется, никаких разговоров о зарплате даже не шло, ведь этот музей для меня был чем-то недосягаемым, даже не представляла, что могу сюда прийти работать. Постепенно определилась с тематикой конкретной работы. Мне было очень интересно партизанское движение. Прежде всего из-за встреч с непосредственными участниками событий, живыми людьми, которые приходили к нам в музей. Одно дело — видеть на экране телевизора или читать в книгах, совсем другое — общаться вживую с героями музейных экспозиций. Вот так всё и начиналось, младшим научным сотрудником. А сейчас я — аномалия. Первая женщина в руководстве военного музея. До меня эту должность занимали бывшие военные.

— Не потеряется ли ваш музейный юбилей [в 2013 году музею исполняется 40 лет — авт.] на фоне юбилея общегородского?

— Я не могу сказать, что мы обижены в преддверии юбилея города. 28 февраля музей закрывается на ремонт и реконструкцию. Снимаем всю экспозицию до последнего гвоздя, демонтируем всё оборудование. Проект концептуального обновления экспозиции готов. Первая очередь после реконструкции должна быть открыта в декабре этого года. У нас просто классный, замечательный коллектив соратников, единомышленников. И я уверена, что и новый музей мы сделаем. Не потеряемся.

Наш музей — детище Ивана Ефимовича Клименко. Я об этом всегда говорю и подчёркиваю. Музей был создан в 1973 году. Смоленск тогда ещё не был городом-героем. И не было ни одной выставки, которую первый секретарь обкома не посетил бы. Почему я вспомнила про Ивана Ефимовича? Для всех гостей нашего города было делом чести посетить музей «Смоленщина в годы Великой Отечественной войны». Весь советский генералитет, все члены политбюро, приезжавшие в Смоленск, все высокие гости города участвовали в экскурсиях, которые Клименко проводил лично. Здесь бывали Покрышкин, Колдунов, Лавриненков, Лукин (главный защитник нашего города). Открывал наш музей первый гвардеец Руссиянов. Создатели музея не просто перерезали ленточки, а вкладывали в его становление душу.

У нас есть замечательный старейший сотрудник Валентина Ивановна Склеенова, и она изучала, в том числе, и историю создания нашего музея. Так вот, оказывается, что экспонаты для нашего музея начали собирать ещё в 1943 году. Ещё часть Смоленской области была оккупирована, но по решению обкома уже стали собирать экспонаты. Это дорогого стоит. Сейчас же наступили времена, когда большое начальство в музей наш не ходит. Может, боятся, что мы будем что-нибудь просить. Нам ничего не надо, просто приходите.

— Людмила Николаевна, вы можете назвать несколько самых-самых экспонатов музея?

— Конечно, есть предметы, на которых мы всегда акцентируем внимание гостей. В каждом зале есть экспонат, без которого, как говорится, никуда. Например, комплекс наград Михаила Фёдоровича Лукина, командующего 16 армией. В своё время под Вязьмой он попал в окружение, вернувшись из плена, был лишён званий и наград. В 70-х годах его семьёй эти награды были переданы нам. Мы рассказываем об этом человеке с гордостью.

В партизанском зале очень много раритетных предметов. В подобных музеях не редкость реконструкции партизанских землянок. Мы хотим её расширить, показать ряд мемориальных предметов, до которых — я настаиваю! — нельзя будет дотрагиваться. Но можно будет посидеть, попробовать, например, свернуть фронтовое письмо, подержать в руках хороший макет оружия.

Есть наша знаменитая диорама «Рождение гвардии». Её видели ещё родители приходящих сегодня в музей ребят. Она обязательно останется. И не надо бояться красных флагов на ней. Это я вам как историк говорю. Не должно быть крайностей — сегодня зачеркнуть, завтра создать. Нельзя так.

Кроме экспозиции у нас есть исторический театр «Порубежье», которым руководит Александр Михайлович Целуев. Он работает в нашем коллективе. Наш музей и башня Громовая с музеем «Смоленск — щит России» это единый военно-исторический отдел. 19 февраля будет очередная историческая реконструкция во дворе боевой техники. Это не просто игры в войну, это соблюдение всех тонких моментов экипировки, обмундирования. Пишется сценарий. За всём стоит очень серьёзное отношение людей, которые в этом участвуют. Это находит своего зрителя, у нас есть постоянные посетители, которые приходят целыми семьями.

Ежегодно 9 мая я собираю коллектив, поздравляю и говорю: «У нас начинается свой новый год». В День Победы в залах музея яблоку негде упасть. Идут в основном молодые семьи, идут целый день. Не было ни одного праздника на моей памяти, когда бы здесь не было людей. После митинга на площади Ленина власть предержащие идут в свою сторону, а смоляне идут сюда. Всегда с трепетом смотрю на эту приближающуюся толпу и думаю: как здорово, значит, мы живём. И каждый год боюсь, что наступит время, когда 9 мая в музей никто не придёт. В этом году мы в первый раз будем закрыты в День Победы и не сможем принять посетителей. Мне от этого грустно и больно. Но мы обязательно откроем для посетителей хотя бы двор боевой техники.

— Насколько влияет на вашу работу общая тенденция к коммерциализации культуры в общем и музеев в частности?

— Музей никогда не зарабатывал деньги. Но политика государства изменилась, и мы должны эти деньги зарабатывать. Но на чём? Как я могу ответить на вопрос «сколько стоит та или иная выставка», если её просят привести в район нашей области? Ну нельзя же так. Это нисколько не стоит. Если у людей возникла потребность познакомиться с результатами нашей работы, я просто не могу брать за это деньги. Может быть, на чём-то и нужно зарабатывать, ведь музей должен как-то жить, но как бы тяжело ни было, повышать цену на билеты в наш музей нельзя. Я в этом уверена. Есть, разумеется, мысли, что можно сделать с точки зрения коммерции, но мне неуютно в этой теме. Не для нашего она музея.

— Есть ли экспонат-мечта, который вы бы хотели получить в музей?

— Мечты как таковой нет. Точно скажу: мы рады тем крупицам, которые поступают сейчас. А не поступает практически ничего. Награды не передают, а для меня лично они всегда были важны. Важны как оценка человека, как признание его заслуг. Сейчас многие люди хотят хранить дорогие для них вещи дома. К 60-летию Победы мы создали электронный архив памяти, в котором разместили материалы, с которыми люди не хотят расставаться. Оцифровываем фотографии, документы. Таким образом, существует как бы виртуальный музей: по фамилии можно найти того или иного человека, познакомиться с его биографией, наградами, фотографиями. Мы будем пользоваться этими технологиями и при создании новой экспозиции. Надеемся, что появятся более современные сенсорные «киоски» информации. На их экранах можно будет познакомиться с информацией, которая не войдёт на стенды. Мечтаем, чтобы в башне Донец находился музей 1812 года. Ещё, пожалуй, я бы с удовольствием пополнила двор боевой техники, но очень чётко знаю, что сейчас это практически невозможно.

— И никакой даже призрачной надежды нет? На меценатов, например.

— Нет. Это отходит. Сейчас акцент на другие темы. Всё уничтожено, разорено, распилено, переплавлено или продано за рубеж. Даже если что-то чудом будет найдено, в музей это не попадёт точно. Нам никто ничего никогда не даст.

— Иностранцев к вам в музей много ходит?

— Сейчас их практически нет, а раньше было очень много. Все караваны мира проходили через нас. Очень много было немцев, американцев, чехов, словаков. Сейчас изредка приходят ребята из Индии, которые учатся в медакадемии.

— Они понимают, о чём здесь речь идёт?

— Нет. Однозначно нет. Они с искренним удивлением относятся, например, к подвигу флеровцев, которые взорвали себя вместе с первым расчётом «катюш». Говорят, что в Индии люди себя не убили бы никогда. Это именно тот случай, когда русский характер и русскую душу не понять. Мало приезжают из бывших советских республик. Пожалуй, есть гости только из Белоруссии. Вот у них чувствуется и нужный акцент в воспитании, и иное отношение к подобным вещам.

Если говорить о наших с вами земляках, то наблюдается парадокс. Ребята из детских садов любознательны, заинтересованы и увлечены. Но куда это всё девается к 6–7 классу школы? Объяснение одно: не водят, не рассказывают, не показывают. Происходит постепенное стирание исторической памяти. Сколько там часов изучения войны в школьном курсе истории? Наступает жуткое время безразличия. Никого ничем не удивишь. Всё доступно. Но это не значит, что нужно прекратить работать в этом направлении. Даже если до одного человека из десяти дойдёт, то всё было не зря.

— Это убеждение и даёт вам силы?

— Я очень люблю свою работу. Просто обожаю. Каждый день с радостью прихожу в музей и знаю, что должна сделать, чему себя посвятить. И сегодня, и завтра, и послезавтра. Есть план действий, есть убеждения и принципы, поэтому прогибаться и подстраиваться по какую-либо очередную политику мне не хочется. Поздно перестраивать себя.