Мужская работа: будни смоленского участкового на передовой СВО

Интервью с нынешним героем нашего проекта об участниках СВО «Я ВЕРНУЛСЯ» стало для меня своего рода профессиональным вызовом. Евгений Евстегнеев — из тех «солдат своего Отечества», которые несут службу, всячески избегая публичности. Ничему не удивляясь, никого не осуждая, не жалуясь и не терзаясь сомнениями, они живут по принципу: делай, что должно, и будь что будет. Делиться впечатлениями о проделанной работе и о пережитом — не в их правилах.

Согласие лейтенанта полиции Евстегнеева на это интервью в рамках проекта «Я ВЕРНУЛСЯ» удалось получить не сразу. «Мне все одни и те же вопросы задают. Я всем одно и то же отвечаю: ничего не знаю, ничего не помню», — пояснил он.

Евгений — участковый уполномоченный в Промышленном районе Смоленска, лейтенант полиции. Родился в семье военнослужащего, поэтому «само собой решил», что после срочной службы в армии останется в вооруженных силах. Подписал контракт и вернулся в Смоленск, в 25–й Отряд специального назначения «Меркурий» (командиром отделения).

Спустя годы службы в «Меркурии» решил пойти служить в полицию. Решение объяснил, как очевидную необходимость: «просто возникло понимание, что так надо».

Ровно также пришло решение пойти добровольцем на СВО. «Наверное, в некоторой степени это было спонтанное решение. Я понял, что так надо. Для меня это в норме вещей. Но людей, которые боятся, я тоже не осуждаю», — говорит Евгений.

Так надо. Решил — поехал. Родным сообщил уже оттуда — из–за ленточки. Попал он в самое «пекло» — в штурмовой батальон БАРС–20. О том, с чем пришлось столкнуться на передовой, говорит настолько буднично и скупо, будто он там всё это время не в окопах сидел, а выпиливал лобзиком.

Тем не менее, мы благодарны Евгению за этот откровенный разговор. Возможно, этот его опыт станет для кого–то «Уроком мужества», поможет обрести стержень и сделать правильный выбор. В любом случае, такие интервью – это повод задуматься о чем–то важном и серьезном. Повод остановиться и перейти от клипового, поверхностного мышления к глубокому и целостному восприятию окружающей действительности.

Впрочем, изначально задумывая проект «Я ВЕРНУЛСЯ» мы не преследовали такие глобальные цели. Мы просто решили рассказать правду о смолянах–участниках СВО, об их службе там и о возвращении в мирную жизнь здесь. Без мифов и домыслов.

— Евгений, учитывая, что до этого вам не доводилось бывать в горячих точках, не было опыта, на СВО всё для вас было впервые. Я знаю, там в первый день можно отказаться и уйти — не было такой мысли?

— Там не в первый день, а в любой момент можно уйти. Начальство к этому правильно относилось — если боец не может выдержать, лучше отпустить. Некоторые семейные были — эти тоже, если были проблемы дома, уезжали. Впрочем, уехать сразу не получалось. Мы стоим на ленточке (в красной зоне), а оттуда нет машин до России. Чтобы было понятно: красная зона — это прямо в окопах, где мы службу несем. Желтая зона — там тоже бомбят, но хоть, условно говоря, поспать можно. И зеленая зона — это госпиталь. До зеленой зоны машины ездят еще, а до красной уже нет. Ну вот так люди сидят в зеленой зоне, ждут машину и уезжают, если понимают, что не могут. У меня мыслей о том, чтобы уехать, не было. И я не понимаю людей, которые едут туда добровольцами (а это осознанный выбор) и там говорят — я не могу. Ну а что вы ожидали? Что будет как в 1812 году, что стреляют, и одна пуля из тысячи попадет? Тут уже технологии совсем другие. Это надо понимать.

— Для вас это была первая командировка в горячую точку. Тем не менее, до этого вы армию прошли, потом служба в спецназе «Меркурий». А были среди добровольцев те, кто вообще «не нюхал пороха»?

— Там были даже такие, кто ни разу автомат в руках не держал.

— И такие шли доброволь­цами?

— Да. Даже мне было страшно, когда ему дали автомат…

— И как люди, которые впервые взяли в руки автомат, показали себя там в итоге?

— По–разному. Кто–то быстро учится, кто–то нет. А кто–то ценой жизни. Вот, ехали колонной до позиции, не доехали 70 метров, под минометный обстрел попали — двое насмерть и пятнадцать раненых. Кто–то до сих пор лечится…

— Работа в красной зоне — как это происходит?

— Ну об этом много уже рассказано. Когда мы приехали на рубеж, мы менялись всегда, потому что невозможно одному составу постоянно сидеть в окопах. Собираешь рюкзак, берешь с собой свечи, спирт, еду, воду — с запасом, на срок от 3 до 6 дней. И спали там несколько дней, пока не придет смена. Здесь хохлы любят минометом закидывать — в обед, вечером. Ну и вот в первую мою смену в 7 утра нас уже «поприветствовали». Ты уже знаешь, куда смотреть — прямо и слева они. И ты наблюдаешь. У нас самая выдвинутая позиция была, поэтому команда: пока занимаемся оборонительной тактикой. Ну и вот сидишь, а в 7 утра сзади тебя начинает всё взрываться…

— И что в таких ситуациях делать?

— Только окопы делать, «лисью нору» — это когда вырываешь углубление в стене окопа на уровне дна, чтобы лёжа туда поместиться, если что — упасть и закатиться туда.

— Когда вы, «новенькие», (те, кто не был в горячих точках) приехали, на вас люди, которые там уже побывали и воевали, смотрели свысока?

— Конечно. Но вот какая штука… Вот один человек прошел чеченскую кампанию. Но он тогда был молодой — ни семьи, ни детей не было, не отягощен был ничем, отвечал только за себя. А сюда приехал — у него уже семья, дети, а рядом — мины и обстрелы. Поэтому, как только мы вернулись из красной зоны, он сразу рапорт написал и уехал.

^{«Когда мы штурмовыми стояли, у нас фронт выдвинут был, то есть задача была именно оборонительная. Сначала в Кременной, потом в Чернопоповку нас кинули»}

— Евгений, как вы определяете для себя этот период жизни — период участия в СВО? Изменили вас эти три месяца на передовой в чем–то?

— (Улыбается). Ну, я стал по–другому относиться к начальству. Меня больше не пугают возможные перспективы быть «наказанным» или уволенным, условно говоря. Есть вещи куда серьезнее… Переоценка ценностей происходит, безусловно.

— Есть такая проблема у некоторых бойцов, вернувшихся из горячих точек, в том числе, с СВО — сложно возвращаться в новую реальность. Кто–то не может спать первое время, потому что там, на передовой, остались ребята, с которыми он воевал плечом к плечу, и навязчивая мысль, что он должен быть там, с ними, не покидает. Здесь уже помощь психолога нужна. У вас было такое?

— Нет, у меня не было, но я знаю таких людей. И еще. Когда мы говорим о наших военных буднях, почему–то забываем говорить о том, что там же мирное население есть. Мы в Кременной стояли в тот момент, когда я ездил добровольцем. И вот представьте: там бабушка сидит, последним пучком укропа торгует, там дети есть… Не все уезжают. Нам рассказали, что половину украинцы увозили буквально насильно, особенно молодое поколение — до 45 лет. Но люди все равно пытаются вернуться.

— Из тех, кто остался, как к вам относились жители?

— Мы стояли в Кременной — на тот момент это была «стенка на стенку». Кто–то прямо говорил: мы ждем, когда вернутся наши украинцы и вас убьют. Мозги, конечно, им промыли мощно. Но не все поддались, всё равно более половины — за русских. Но были и диверсанты — старый дедушка, например, который наши позиции сдавал. Ему на телефон внук кидает фотографию, где он «зигует», такой же и дедушка. У них сильно промыты мозги: «Россия — агрессор, она все время против нас».

— По вашему спокойствию, по улыбке (я бы даже сказала — состоянию дзена), даже и не скажешь, что мы говорим о суровых буднях штурмового отряда. При том, что тогда вы ведь удерживали позиции, ни на шаг не отступив.

— Да, в тот момент, когда мы штурмовыми стояли, у нас фронт выдвинут был, то есть задача была именно оборонительная. Сначала в Кременной, потом в Чернопоповку нас кинули, где мы две недели в окопах сидели. Нам еще сказали — дней шесть там будете. Ну мы подумали, что надо побольше еды взять и воды. Правда, набрали рюкзаки, а не баулы. Взяли «дошираков» по максимуму, чтоб полегче было нести. Но вот проходит шесть, потом восемь дней, а нас не меняет никто. Но там стоял какой–то наш разведбатальон вооруженных сил. И мы пошли на свой страх и риск в ту сторону, надо было где–то добыть еды. Нашли склад, нашли там запас воды, еще неделю на ней сидели. До нас связь не доходила, мы должны были через мобиков [мобилизованных — Ред.] получать информацию. Мобики говорят: мы не знаем, связь пропала, тоже не можем выйти на ваш батальон. И мы так и сидим в окопах (нас туда всю роту отправили) — батальон в Кременной, а мы в Чернопоповке, это километров за 20–25. И внезапно приходит разведка: «А мы вас менять пришли». Я говорю: «А мы вас неделю назад ждали», в ответ: «А мы немножко задержались». Ну мы посмеялись, загрузились в вездеход и, наконец, выехали — кто на крыше, кто где смог найти место.

— Вам страшно было там?

— Ну да, когда нас бомбили. Мы сидим там с товарищем, залезли быстро в блиндаж, а накрыт он был только веточками. Ну я говорю: «Все равно убьет, давай хоть поедим». Пока бомбили, открыли консервы, поели. И мы только уходить стали из окопа — у нас окоп был метров 20, а мы посередине — и вот где мы были, прямо туда мина упала. Вовремя ушли! Когда бомбит, прыгаешь сразу или в блиндаж или в «лисьи норы». Но в «лисьих норах» опасно, осколки разлетаются сразу. В блиндаже темно, но свечки есть окопные — те, что дети делают и посылают нам сюда. И вот как–то, когда бомбили, одна свечка упала, загорелись рюкзаки пластиковые. И мы чуть в этом окопе не задохнулись. Это вот, кстати, нас в первый день так «поприветствовали». Я тогда руку сжег, мне говорят: «Давай мы тебя вывезем», я отказался. Выпил обезболивающего, мазью помазал… нормально.

— Смотрю, вот обо всех этих ситуациях вы с улыбкой рассказываете. Там часто шутили?

— Конечно. Если люди там не будут шутить, это ж так легко депрессию словить. Без шуток в армии никуда! Зачем сидеть дрожать? Нет, это не наш путь!

^{«Меня больше не пугают возможные перспективы быть «наказанным» или уволенным, условно говоря. Есть вещи куда серьезнее…»}

— А такие были, что все время дрожали?

— Да, были. Вот один из тех, с кем мы сидели в яме, возвращается, говорит: «Я больше не поеду». Начальник просит: «Хорошо. Можешь не выходить на позиции, есть и другие задачи, есть задачи свой городок строить. Давай тебя на стройку городка отправлю». Но тот ни в какую. Некоторые оставались, были готовы оставаться строить, там безопаснее. Там, где мы строили, это место было ближе к зеленой зоне, там уже поменьше закидывали минометами, не 20 часов из 24. Ну а некоторые говорили: «Нет, я не готов, тут везде может прилететь» и уезжали.

— С семьей в это время как–то связь поддерживали?

— Да, у нас в Кременной администрация, слава Богу, российская, у них вай фай есть. Он на пароле, но они все понимают, разрешают пользоваться на полминутки, смс отправить.

— Вы уехали на СВО добровольцем никого не предупредив?

— Да. Никого. А зачем? Всё же было решено. Если бы предупредил близких, начались бы слезы, уговоры. Не нужно всё это. Только в МВД я за месяц сказал. Там процедура была такая: пишешь заявление в военкомат, что хочешь быть добровольцем, и месяц твою кандидатуру рассматривают — насколько ты годен. И когда мне позвонили и сказали, что завтра я уезжаю в Ростов, я уже позвонил в кадры и сказал, что уезжаю.

— Когда вернулись, вы сразу здесь же и восстановились — на прежнем месте в прежней должности?

— Да, пришел и на второй день написал рапорт, чтобы меня восстановили. И все, на следующий день приступил к службе.

— Вас послушать, так у вас всё было без проблем. Ни психологических сложностей, ни проблем в адаптации к мирной жизни. Но было же за эти три месяца что–то такое, что невозможно быстро забыть?

— Нет, не было. Хватило день–два пообщаться. Мне все одни и те же вопросы задают, в том числе — приходилось ли убивать, как это… Я всем одно и то же отвечаю: ничего не знаю, ничего не помню. Понимаете, это не объяснить. Это надо туда съездить и самому посмотреть. Всем советую.

— Искренне советуете? Или шутите так?

— Шутка, конечно. Таким, как я, можно. А другому? Ну посоветуешь, а человека убьют. Поэтому лучше не советовать. А вообще, те, кто бывал в жестких точках, как я, не сильно захочет рассказывать, что там было. Пытаюсь не вспоминать. А есть те, кто в тылу отсидел возле госпиталя, и они приходят, начинают и бухать, и административные правонарушения совершать, и всем тыкать, мол, «Я там был, а ты?» Я отвечаю, что был в Кременной. И всё. Он сразу сникает, потому что, когда я там был, считалось, что именно в Кременной самый замес. Потому что там и скопление техники было, и польские снайперы… А тут приезжают некоторые (немало таких вижу) и уже с претензией: вы мне все должны! Но это по большей части так называемый асоциальный контингент. А те, кто по возвращении снова пошел служить по контракту, кто в ЧОПы, кто в центр поддержки СВО пошел — вот они никогда так не скажут. Потому что не по–мужски.

— Здесь с боевыми товарищами общаетесь?

— Да, с которыми служили — общаемся. Правда, со своей занятостью на работе я особо никого и не вижу. У меня один сослуживец, оказывается, на моем административном участке живет. Вот он только позавчера уехал. Я в 4–м доме на Петра Алексеева [участковый пункт полиции — Ред.], а он в 22–м. То есть, через 10 домов отсюда.

— Евгений, а что все–таки побудило поехать добровольцем? Сомнения были?

— Не знаю. Наверное, спонтанно решил. Понял, что так надо. Общались–общались с приятелями, и решил. Когда отправил заявку и ее рассматривали, я еще думал, задавал себе не раз вопрос: надо или, может, не надо. Решил, что все–таки надо. Не знаю, почему. И сейчас думаю, не поехать ли опять. И тоже не знаю, из–за чего. Тоже с товарищем сидим, и он так же думает, может съездить. Я бы на три месяца съездил, у меня двое детей. Если бы еще отпуск давали, можно было бы кататься туда–сюда. В некоторых «БАРСах» дают отпуск, начальники не препятствуют. Пятнадцать дней плюс дорога. А у нас такого нет, только если на год идти, тогда, может, дадут. Но год детей не видеть… нет. А на три месяца съездить можно.

— Не боитесь после всего, что удалось пережить?

— Не боюсь. Чего там бояться?

— Вы ездили на фестиваль молодежи в Сочи…

— Да, меня подали как участника СВО, заполнил анкету, съездил посмотрел. Думал, чем–то помочь надо. А по факту приехали все отдыхать туда.

— На «Уроках мужества» в школах выступать не приходилось?

— Да, и в МВД говорят, надо ходить беседовать в школы, ты у нас участник СВО. А что я буду рассказывать? У меня в принципе такая работа, что я привык особо никому ничего не рассказывать. И с людьми пытаюсь ограничивать общение. Так что лишний раз куда–то идти общаться, особенно с теми, кому ничего не надо… Подходишь к школе, там школьники стоят, пиво пьют. Отбираешь у них пиво, а они еще и обижаются.

— Ваши дети стали на вас как–то по–другому смотреть, когда вы вернулись оттуда?

— Ну они маленькие еще, старшему семь лет, младшему пять.

— Какого будущего вы для них хотите?

— Хотя бы без войны, чтобы их не трогали. Представляете, как дети из Белгорода живут?! Они даже не во фронтовой зоне, а их все равно бомбят. В Красный бор к нам привезли белгородских детей, и они, маленькие, плачут, хотят к маме. Но все понимают, что для детей лучше здесь, чем там. У них там родители остались, а их там бомбят каждую неделю по три раза. И даже до нас долетает. Вот чтобы такого не было хочу. Я всем этого хочу пожелать, чтобы всё побыстрее закончилось нашей Победой…

Редакция благодарит за содействие в подготовке материала Смоленский региональный филиал фонда «Защитники Отечества»