Екатерина Блинкова: «Мы не «игрушки мастерим», мы людей спасаем»

Пандемия коронавируса внесла определенные коррективы в нашу привычную жизнь, заставила мыслить новыми категориями и привнесла новые штампы (куда ж без этого). «На передовой» войны с опасным вирусом работают госпитали, развернутые на базах нескольких смоленских больниц. Врачей, которые там трудятся, заслуженно называют героями нашего времени.

Но как–то незаслуженно оказались «в тени» те доктора, которые спасают жизни людей в борьбе с другими не менее опасными смертельными недугами. К примеру, Смоленская областная клиническая больница находится в «чистой зоне». Больных с COVID–19 здесь нет. Но это вовсе не значит, что пандемия не внесла коррективы в деятельность этого лечебного учреждения: теперь «скорые» сюда доставляют тяжелых больных и из Смоленска, и из районов. И так же, как «на коронавирусной передовой» здесь идет борьба за жизнь людей.

А учитывая, что на сегодняшний день среди главных причин смертности по–прежнему остаются сердечно–сосудистые заболевания (именно они уносят наибольшее количество жизней, вовсе не коронавирус), мы решили напомнить, что кардиологическое отделение для лечения больных с острым инфарктом миокарда и острым коронарным синдромом — это тоже «передовая сражения» за жизнь пациентов. И медики, которые здесь работают, заслуживают не меньшего внимания и уважения, чем те, которые трудятся сегодня в инфекционных госпиталях.

О том, как работает Смоленская областная больница в условиях пандемии, о «делах сердечных» и «новом поколении» врачей, профессиональном выгорании, взаимовыручке и «радостях каждого дня» мы поговорили с заведующей кардиологическим отделением Смоленской областной клиничес­кой больницы Екатериной Блинковой.

— Екатерина Александровна, сейчас, когда «петух клюнул» (я имею в виду пандемию), государство вспомнило о том, что медицинские работники — это не «обслуживающий персонал» (а именно в эту нишу в свое время врачей загнали бездумные реформы), что врачи всё–таки не «оказывают услугу», а жизни наши спасают. Вы почувствовали, что в целом отношение меняется к докторам? Не только со стороны государства, но и со стороны населения?

— Знаете, да, ощущается. В первую очередь на уровне людей. Люди стали не просто выслушивать рекомендации врачей, а ПРИСЛУШИВАТЬСЯ к рекомендациям — это разные вещи. И, конечно, в целом изменилось отношение к медицинскому персоналу, это чувствуется. И со стороны пациентов, и со стороны их родственников, с которыми мы постоянно находимся на связи по телефону (потому что больница закрыта для посещений).

— Нашествие коронавируса затронуло, наверное, все сферы и выработало привычку мыслить категориями «до» и «после». Что изменилось в вашей работе, учитывая, что Смоленская областная больница вроде как и не находится «на передовой» в сражении с коронавирусом.

— Мы — экстренная служба оказания медицинской помощи. Работаем в экстренном режиме. Как до пандемии, так и сейчас мы принимаем больных в крайне тяжелом состоянии. Поэтому, если сравнивать, как вы выразились, «до» и «после» — кардинально ничего не изменилось. Мы работали, работаем и будем работать — экстренно принимать крайне тяжелых больных. Единственное — выросла нагрузка. С учетом того, что часть больниц перепрофилирована на прием и лечение COVID–больных, сейчас к нам везут тяжелых пациентов со всей области, включая город Смоленск.

— То есть, областная больница остается «чистой» от коронавируса. Насколько высок защитный барьер? И были ли случаи, когда все–таки к вам поступали больные, зараженные коронавирусом?

— Естественно, у нас есть определенные ограничения. Мы выясняем, насколько пациент относится к группе риска, были ли контакты — всё это происходит еще на уровне «скорой» и на том этапе, когда мы консультируем районы по телефону. Если у какого–то из пациентов в районе выявляют острый коронарный синдром, врачи ЦРБ звонят нам, докладывают состояние пациента, в том числе, относится ли он к группе риска по коронавирусу (был ли контакт с зараженными, находится ли в изоляции). Мы страхуемся, конечно, но стопроцентной гарантии, «железобетонного» барьера не может быть, когда речь идет об оказании экстренной помощи. К примеру, если поступает пациент с острым коронарным синдромом с подъемом сегмента ST — такого пациента мы обязаны принять и оказать экстренную помощь, даже если у него коронавирус. Мы не имеем права отказать. Но для него будут созданы особые условия: он будет лежать в отдельной палате и, естественно, мы будем работать в защитных костюмах, экранах — при всей положенной для таких ситуаций защите.

— Были такие случаи?

— Да. У нас был один такой случай. Лежал этот пациент отдельно (потом его перевели в «Красный крест»), дезинфекцию провели во всем отделении. Среди нас (медперсонала, который его лечил) заболевших нет.

— Психологически сложнее работать, учитывая появившиеся риски?

— Нет. Просто нужно для себя четко понимать, что теперь ты должен соблюдать определенные условия: ты должен ходить в маске, надевать перчатки, пользоваться экраном при осмотре поступивших больных. Каждые два часа в отделении обрабатываются ручки, мебель… Просто нужно быть более собранным, четко соблюдать правила и проявлять бдительность при первичном осмотре (по клинике тоже можно составить определенную картину).

— Насколько возросла нагрузка на медперсонал в вашем отделении?

— Я не могу сказать в процентном соотношении. Нагрузка возросла в том смысле, что приезжает очень много «скорых», и мы этих пациентов дополнительно осматриваем еще в приемном отделении, чтобы все «тяжелые» пациенты, которым необходима экстренная помощь, попали к нам. И, повторю, все пациенты с острым коронарным синдромом с подъемом сегмента ST, они все равно поступают к нам. Нередко встречаются ситуации, когда бригада «скорой» не может четко определить, что с пациентом. Иные пациенты сами не могут четко описать свой болевой синдром — «что–то болит» и «от чего–то плохо». Таких тоже везут к нам в приемное отделение, и тогда мы уже его осматриваем, чтобы не пропустить тех, кому показана экстренная госпитализация из–за тяжелой патологии.

— А что с плановыми операциями?

— Плановые операции, как и плановая госпитализация, на это время приостановлены. Сейчас только экстренная госпитализация.

— Насколько ваше отделение сейчас справляется с потоком больных? Палаты не переполнены?

— Нет. Дело в том, что сроки госпитализации в нашем отделении не длительные. Если мы оказываем медпомощь в полном объеме, наши больные восстанавливаются очень быстро.

— О какой конкретно помощи идет речь?

— Есть два метода восстановления кровотока в коронарных артериях: консервативным путем (когда в вену вводится тромболитик, и он должен рассосать тромб) и хирургическое лечение. Для пациентов с острым инфарктом миокарда — это стентирование (один из лучших современных методов восстановления коронарных артерий).

— Екатерина Александровна, сколько лет вы возглавляете это отделение?

— С момента его открытия, десять лет.

— Я так понимаю, что каждый пациент, попадающий сюда — это тяжелый случай. По сути — это вопрос жизни и смерти. Вы никогда не прикидывали, сколько примерно жизней спасено за это время?

— Ой, ну так сразу и не скажу. Учитывая, что каждый год с острым коронарным синдромом через наше отделение проходит около 800–900 пациентов… считайте.

— Есть больные, с которыми вы потом поддерживаете отношения?

— Конечно! Их очень много. Есть пациенты, которые к нам в отделение поступают повторно. Дело в том, что стентирование сосудов сердца вовсе не означает, что прооперировали, и человек стал «как новенький». Стент может со временем «прикрываться», и тогда наши пациенты приезжают на повторное стентирование, мы их уже всех знаем, они нас знают. Есть больные, с которыми дружеские отношения устанавливаются. Понимаете, мы вкладываем в пациентов наших и время, и силы, и возможности. Мы за каждого переживаем! Я иной раз фамилию могу забыть, но по истории болезни — помню всех. И каждый раз, когда пациент идет на поправку — это большая радость для нас! Всю гамму эмоций передать даже не берусь… Ты понимаешь, что он был на грани жизни и смерти, и вот он выписывается и идет домой!

— Сколько медработников занято в чудо–операции стентирования?

— Процесс стентирования проводит бригада: рентген–хирург, анестезиолог и операционная медсестра. Еще лечащий доктор–кардиолог всегда присутствует в операционной, наблюдает за процессом, поскольку иногда решения принимать приходится консилиумом. Кроме того, кардиолог должен четко знать, как именно стентируют, почему так, какой сосуд — от этого зависит дальнейшая тактика лечения.

— Сейчас задам вопрос, который задаю всем докторам с опытом работы (которым есть, с чем сравнивать). Как вы оцениваете нынешний уровень подготовки выпускников Смоленского медуниверситета?

— Есть, куда стремиться… так отвечу. А в целом — коллектив у нас в отделении молодой. И все, кто приходит сюда работать, прекрасно понимают, что это очень тяжелый труд. Тем не менее, они идут, идут с желанием работать. Случайных людей у нас в отделении нет. Потому что это ответст­венность, это труд, это большие душевные затраты. Кроме того, мы всегда учимся: смотрим вебинары московских коллег, ездим к ним на конференции, семинары, мы в курсе последних тенденций и событий в кардиологии. Всегда обсуждаем состояние и лечение больных, находящихся в отделении, чтобы на примере этих историй болезни каждый учился, черпал что–то новое в копилку своих знаний и умений. У нас очень дружный коллектив, это я точно могу сказать. Что касается молодежи — они так стремятся, так хотят всем помочь… это очень приятно видеть. Потому что понимаешь: вот оно — подрастает новое поколение врачей, и они тоже хотят работать и помогать людям. Это радует.

— А бывает эмоциональное выгорание в вашей профессии? Всё–таки это поток…

— Нет. У меня такого не бывает точно. Бывает, просто устаешь. И то, только когда ты всё уже сделал, закончил, тогда может ощущаться, что ты устал. Но это же проходит! Ты отдохнул, и снова хочется бежать на работу. Если честно, даже когда ухожу в отпуск, очень быстро понимаю, что скучаю по работе. В любом случае, я всегда на связи со своей дежурной бригадой, всегда готова что–то подсказать, определиться с тактикой лечения. Отпуск или ночь — не имеет значения. Это воспринимаю как производственную необходимость. Ровно так же и наш главный врач — Евгений Иванович Каманин — тоже всегда на связи, и в случае необходимости я всегда оперативно могу решить какие–то рабочие моменты. Бывают всякие ситуации, а мы не «игрушки мастерим», мы людей спасаем. Что касается «выгорания» — мне кажется, если «выгорел», тебе в профессии уже делать нечего.

— Я даже не буду задавать вопрос о дисквалифицирующем качестве для врача, предвижу ваш ответ…

— Равнодушие. Однозначно. Знаете, мы очень давно консультируемся с московскими коллегами, давно дружим с врачами, оперирующими хирургами, академиками, профессорами из института имени Бакулева, отправляем туда наших пациентов. И когда им докладываешь о тяжелом пациенте и просишь помощи, они всегда идут нам навстречу, потому что тоже переживают и хотят попробовать что–то сделать, даже если успех неочевиден (50% на 50%). Мне, наверное, повезло, но меня в профессии окружают очень неравнодушные люди. Начиная с отделения кардиологии, куда я пришла еще интерном — моего Учителя (с большой буквы) Виктора Васильевича Завадкина — заведующего отделением, также заведующего кафедрой и профессора Виктора Артемьевича Милягина. Вот у них я училась всему, не только тонкостям профессии. А кардиолог — это одна из самых сложных профессий. Потому что порой и кардиограмма бывает неплохая, и пациент вроде особо ни на что не жалуется, а ты уже понимаешь, что здесь сложный случай. Это приходит с опытом.

— То есть, врачевание — это творчество, а не слепое следование алгоритмам?

— Конечно! Это творчество, логика, четкое понимание механизмов, умение взглянуть на ситуацию «объемно» и учитывать, что каждый человек индивидуален. Есть, конечно, стандарты лечения определенных заболеваний и патологий. Но у каждого пациента есть какие–то нюансы. У каждого! Особенно, когда оказываешь экстренную помощь — там больше думать надо, просчитывать варианты. Но быстро. Будешь долго думать — потеряешь больного. Нужно уметь быстро реагировать. Поэтому наша профессия, я считаю, самая интересная. Да, сложная, да, предполагающая большую ответственность, но очень интересная профессия. И возвращаясь к тому, с чего мы начали наш разговор — к изменению отношения со стороны общества и государства к профессии врача. По моим ощущениям, изменения есть существенные и это вселяет осторожный оптимизм. Во всяком случае, остался далеко позади тот период, когда зарплата была настолько маленькая, что многие в поисках заработка «бежали» в Москву. Я не буду говорить за все смоленское здравоохранение, но по нашей больнице, по нашим сотрудникам, я вижу, что врачи едут в столицу на обучение, и у них нет мечты «непременно зацепиться» там, они возвращаются и остаются работать здесь. Потому что действительно ощутимо повысился уровень заработной платы. Не надо никуда уезжать, здесь можно работать и получать достойную зарплату. И я надеюсь, все эти тенденции сыграют в пользу того, что большее количество молодых людей захочет выбрать профессию врача уже в не столь далекой перспективе.