Послание на волю

«Письма пишут разные, слезные, болезные, иногда прекрасные, чаще — бесполезные», — писал известный советский поэт Константин Симонов. О том, какие письма пишут сегодня, хорошо известно инспектору оперотдела смоленского следственного изолятора №1 Татьяне Ивановой (фамилия изменена), которая по долгу службы читает чужие письма уже более двадцати лет. Ее профессия редкая, но даже в эпоху высоких технологий по–прежнему востребованная. Она — штатный цензор СИЗО.

Татьяне Ивановой приходится просматривать около двухсот писем в день — то, что пишут подследственные родным и близким, плюс входящая корреспонденция. Это раньше на каждого устанавливался «письменный» лимит, теперь «постояльцам» СИЗО можно писать без ограничений: каждый день хоть целую тетрадку за раз.

В своей работе цензор Иванова руководствуется федеральными законами, правилами внутреннего распорядка и инструкциями учреждения. Согласно этим документам, в письмах не разрешается излагать информацию по уголовному делу, схемы изолятора, размещения камер, количество сотрудников и планы побега. Конечно, последнее никто и не обсуждает в переписке, но, в любом случае, обнаруженная в письмах подозрительная информация сразу отправляется оперативникам СИЗО. Или психологам, если автор письма, к примеру, выражает суицидальные настроения.

Не разрешается обмениваться номерами сотовых телефонов, поскольку подразумевается, что в камерах их нет. Но подследственные и их близкие часто хитрят: могут написать номер прописными буквами, надеясь, что цензор не заметит и пропустит, а могут, к примеру, и вовсе придумать целую легенду.

«Приедешь ко мне на свидание, — писал один из подследственных жене, — восемь раз обнимаю, девять раз поцелую» и так далее, пытаясь таким образом зашифровать номер. Такие предложения из письма цензором сразу же вырезаются.

Также руководством СИЗО было принято решение в воспитательных целях не пропускать письма, содержащие ненормативную лексику.

«Никому не приятно читать подобные послания. Эти письма мы возвращаем авторам в камеры — кто–то мат зачеркивает, а кто–то переписывает письмо начисто. Мы вкладываем напечатанный листок с предупреждением о том, что послания с нецензурной бранью будут уничтожаться», — поясняет Татьяна Иванова.

Кстати, листочки с предупреждениями — это личное изобретение Татьяны и ее коллеги (обычно в исправительных учреждениях такая практика не используется), внедренное, чтобы как–то донести информацию до авторов. Неважно, кто это — задержанный или его родственник. 

Для себя Татьяна с напарницей всех подследственных разделили на две большие категории: те, которые всем недовольны и ропщут на судьбу, на обстоятельства и несправедливость, и остальные, которые стараются достойно выдержать это испытание. Первых, по опыту Татьяны, все же больше. Они же потом становятся активными просителями: обращаются в монастыри с просьбой помочь иконкой, конвертами и даже деньгами.

В последнее время появилась еще одна категория — всем без исключения довольных. Как правило, это лица без определенного места жительства, которые как манне небесной рады тому, что могут спать в кровати и питаться три раза в день.

О высокой грамотности пишущих, конечно, говорить не приходится. Иванова, человек с педагогическим образованием, с годами научилась ничему не удивляться. Правда, уточняет, что практически никогда не видела, чтобы слова «цензор» и «лечащий врач» были написаны правильно.

«Кем нас только не называют, — возмущается она, — и цензурой, и «цензарой», и «цензерой». Зато с годами благодаря профессии мы с напарницей приобрели ценное качество — можем без труда разобрать любой рецепт врача или запись в медицинской карточке».

С просьбами помочь написать грамотно и красиво подследственные в письмах к цензорам не обращаются. Единственное, о чем могут на бумаге попросить — отправить послание как можно быстрее.

«У нас на чтение одного письма отведен трехдневный срок, — объясняет цензор. — Но мы, конечно, стараемся сделать все гораздо быстрее. И письма, которые передаются для чтения утром, к обеду, как правило, уже готовы к отправке».

Порой в письмах попадаются и стихи, правда, с каждым годом поэзии все меньше. А бывает, творения Пастернака или Есенина авторы писем выдают за свои. Кто–то из подследственных и сам пытается рифмовать.

«Выходит по–разному, но есть и по–настоящему талантливые произведения, — продолжает Татьяна Иванова. — Не зря же говорят, когда человек попадает в замкнутое пространство, в другие для себя условия, нередко у него открываются творческие способности».

Чаще всего подследственные пишут мамам и любимым. Причем по стилю и содержанию такие послания отличаются.

«Обычно к маме сразу обращаются с целым перечнем просьб, — рассказывает цензор, — а о сыновьих чувствах (большинство подследственных — мужчины) — ни строчки. Считают, что мама есть мама, она и без того будет заботиться. А любимую женщину надо удержать, поэтому обязательно в начале письма надо хоть пару слов о любви, а потом уже — просьбы».

Те, у кого нет жены или любимой девушки, стараются познакомиться с так называемыми «заочницами». Причем всем своим дистанционным подругам по переписке мужчины пишут одно и то же, только имена в обращении меняются.

«Когда я работала в психбольнице, расположенной на территории СИЗО, поинтересовалась у одного из осужденных, зачем он пишет сразу пятерым «заочницам», лжет о возрасте и дает им надежду на отношения. Ведь кто—то в итоге влюбляется и готов к серьезному шагу. Мужчина мне честно ответил, что ему все равно. «Пусть они только мне посылки шлют, бандерольки, деньги на счет в бухгалтерию отправляют, мне больше ничего не надо», — ответил он мне. Поэтому, читая такую переписку, хочется вмешаться в ситуацию и предупредить женщин», — говорит цензор.

И вспоминает, что, когда только пришла в СИЗО, переживала за каждое письмо, и каждую ситуацию словно пропускала через себя:

«Как–то начала замечать такие вещи: мама пишет сыну о том, что сама не доедает, дабы купить ему продукты. А он ей отвечает: почему ты мне прислала говяжью тушенку, когда я люблю свиную? Поэтому перестала сочувствовать. Кстати, почти все подследственные пишут своим родным и близким, что попали в СИЗО по ошибке. А то и вовсе по недоразумению: мол, их должны были задержать за одно преступление, а вменяют другую статью. Любопытно, что многие, выйдя отсюда, потом возвращаются, и в кипе корреспонденции вновь встречаешь знакомый почерк, знакомую фамилию на конверте и все те же слова о том, что задержали не за что».