Там, где дельфины - Часть третья

фото автора

Начало в №№ 20(132) от 16 ноября 2015 г. http://journal.smolensk-i.ru/132/04/ , 21(133) от 7 декабря 2015 г. http://journal.smolensk-i.ru/133/04/

7

Встал я до восхода, двумя пригоршнями воды умылся, повесил на одно плечо сумку с фотоаппаратом, на другое штатив, на ремень баллон против зверя и потопал по дороге к монастырю. Даже в такую сушь там стояли изумрудные лужи. Ближе к монастырю на дороге появился темный длинноухий силуэт зверя — зайца. Заяц сидел, прядал ушами. И только потянулся я к фотографической сумке — или к баллону?! — пустился наутек.

На Истоке хотел застать туманец, все последние утра туманились. Днем ярое солнце, ночью довольно прохладно, один раз утром на палатке была даже изморось. Но продолговатое зеркало воды перед часовенкой было без тумана. Приблизившись к часовне, почувствовал запах соснового сруба. Там всюду этот чудесный здоровый солнечный дух сосновый.

Достал и зажег свечу, привезенную дочкой Настей из Иерусалима, чтобы запечатлеть свет метафоры «Днепр — наш Иордан» над смоленской сычевской водой.

Никого вокруг не было. Свежо и хорошо.

Если река — метафора времени, то купель в ее истоке есть некая остановка времени, ну или его замедление при возникновении. И тут появляется возможность словно бы коснуться первоначальной чистоты времени. И делать это надо как раз ранним утром. Начало реки, начало дня.

 Обновление времени Мирча Элиаде видел в праздниках. Праздник приближает нас к мигу творения, это сияющий разрыв в буднях. Религиозный человек, говорит Элиаде, испытывает всегда тоску о жизни в чистом и святом космосе, каким он был изначально, когда только вышел из рук Создателя. И в храме, и в празднике он как раз и получает возможность испытать чувство приобщения к этому священному космосу.

Священное время не течет, не составляет протяженности, не изменяется и равно себе, утверждает Элиаде.

И, следовательно, добавим мы, это — купель. И вот она здесь, среди сычевских чащоб Оковского леса.

Утро на Истоке и есть праздник.

И словно бы в подтверждение этого простого умозаключения над лесными макушками и монастырем полетели страстные и глубоко печальные, но и ликующие клики журавлей. Журавли всегда приветствуют явление солнца.

И точно, буквально в следующий миг облака озарились, а потом окрасились нежным утренним светом и верхушки сосен, стволы. Сердце фотографа дрогнуло. Дивный свет обрамлял запертые изнутри врата, ведущие на Исток, как будто солнце прямо на монастырском дворе и всходило.

И любой, даже не религиозный человек, не ищущий, по Элиаде, всегда Центр Мира, исток абсолютной реальности, не беспокоящийся о жизни в профанном пространстве, короче, самый мирской и обыкновенный человек ощутил бы торжество этих минут…

Тут как раз врата открылись, и на мостки вышел высокий дюжий мужик, немного похожий на осетина. По–русски он и говорил с акцентом. Он шел и осматривал мостки, заглянул в часовню, оглядел купель. Иерусалимскую горевшую свечку не заметил. Поздоровался со мной неохотно, хмуро. Я спросил, нельзя ли пройти в монастырь фотографировать? Он покачал головой и ответил:

— Нет. Еще не открыто.

— Когда откроется?

— В восемь.

— Не будет такого света, — заметил я.

Он кивнул и сказал, что понимает меня.

— Но вы–то открыли и вышли? — спросил я.

Он как–то стерто взглянул на меня и ответил:

— В восемь часов, с главного хода.

И пошел по мосткам в монастырь. Что ж, здесь не было еще своего Герасима Болдинского, завещавшего привечать странников, решил я и удовольствовался фотографированием сосен, мостков, часовни. Да солнце уже и в облака ушло. А свечка иерусалимская все еще горела, отражалась в днепровской воде.

Вся наша ранняя история — здесь, ею можно наполнить сложенные ковшом ладони. Варяги, идущие по Днепру вниз, к Киеву, варяжские потомки Игорь, Олег, уходящие на ладьях еще дальше — к вратам пышного Царьграда, наречение Киева матерью городов русских, свержение идолов князем Владимиром, гибель первых канонизированных святых Бориса и Глеба… Да и письменное слово, то есть дело монахов Кирилла и Мефодия, по Днепру взошло — из того же Царьграда, сиречь Константинополя. И на Днепре, в Гнездове под Смоленс-ком, самую раннюю надпись на русском языке, процарапанную на корчаге — Гороушна (что значит: горчичное семя) — и нашли. Были еще и другие события на Днепре, воды его не раз пенились кровью и служили столбовой дорогой русской цивилизации. И начало ее — здесь, в болотце у бывшей деревни Рождество.

8

Искать колодец в травах выше роста человеческого на месте этой деревни меня послал иеромонах Евфимий. С ним я познакомился тем же днем. На Истоке решил задержаться еще на сутки, чтобы застать восход солнца, не заслоняемый облаками, как в это утро.

Евфимий, невысокий, синеглазый, смуглый, длиннобородый и длинноволосый монах сорока лет, быстрый и говорливый, исполнял обязанности настоятеля. Взойдя на высокое крыльцо и попав в храм, я увидел его там, начал расспрашивать о монастыре, о предстоящем событии освящения, спросил, можно ли фотографировать. Евфимий позволил. О монастыре он сказал, что все, кроме храма и звонницы с часовней над купелью, возвели буквально на глазах — в три месяца. Сейчас здесь служит он, иеродиакон Стефан и матушка Татьяна, присланная из Троицкого смоленского монастыря кашеварить. Потом всех, кроме Стефана, заменят постоянными насельниками.

— И вас?

— Скорее всего.

Как и прежних туристов — я это видел — отец Евфимий, разговаривая, вывел меня на двор, по дорожке довел до врат, то есть провожал как добрый хозяин. Здесь мы остановились. Но я не думал так рано уходить, мне еще надо было набрать воды в пластмассовую пятилитровую канистру, дождаться вечернего света, чтобы фотографировать. Поняв, что я так просто не уйду и что я турист не на автомобиле, Евфимий повел меня снова на двор. Мы быстро перешли на «ты».

Путина здесь не будет, узнал я, прилетит патриарх Кирилл. Сейчас все готовились с удесятеренной силой к этому событию. За стенами грохотала техника. Что–то делали рабочие. Я переговорил с ними. По–русски они изъяснялись с акцентом, были все чернявые от природы, да еще и от беспощадного нынешнего солнца. Бригада украинцев. А тот «осетин» тоже украинец. Увидев меня снова, он спросил, получились ли кадры. Я ответил, что приехал на велосипеде, а компьютер не взял, побоялся на багажнике растрясти. Так что не знаю еще, какие кадры.

— Придете завтра утром? — спросил он. — Примерно в то же время? Я открою.

Снова я убеждался, что настойчивость рано или поздно принесет свои плоды.

С отцом Евфимием мы прошли по мосткам к купели.

— Вот прилетит святейший, — сказал он, — глянет, а тут какие–то коренья плавают, ржа.

В купели действительно плавали корешки, желтая листва и рыжие сгустки.

Отец Евфимий вручил мне сачок на длинной алюминиевой рукояти.

— На, потрудись для монастыря, а я сейчас приведу братию, будем вычерпывать муть. Цепочкой встанем с ведрами.

И я принялся черпать Днепр Изначальный этим решетом. А березы при порыве ветра сыпали да сыпали свои монетки. На календаре 26–е, до прилета патриарха еще три дня, — что толку вычерпывать листву? Тут мне вспомнились какие–то армейские анекдоты, и я рассмеялся. Пришел отец Евфимий с каким–то неизвестным широкоскулым батюшкой примерно его лет, только рыжеватым, с небольшой бородкой, нес он пластмассовую бадейку из–под какого–то средства для покраски или замазки. Я поделился своими впечатлениями. Отец Евфимий согласился:

— Красили и привязывали листву перед генералом?

— Что–то в этом роде. Только не мы, у нас была степь и верблюжья колючка.

— Ладно, за дело! — скомандовал отец Евфимий.

И мы втроем выстроились в цепочку, но быстро отказались от этого занятия. Во–первых, ржавые сгустки все всплывали и всплывали из глубины. Во–вторых, от бадейки пошли радужные разводы. Оказывается, в ней хранили керосин. Так мы запачкали Исток.

— Я все хорошенько промыл «Ферри», — оправдывался тот рыжеватый.

— Много в воде железа здесь, — рассуждал отец Евфимий. — Спустить бы все, прочистить, посыпать песком. Но они шлюз не придумали. Ну, все как обычно у нас! А эту воду придется братии пить. Фильтры ставить? Дорого. Что делать? Потроха проржавеют!

И тут–то ему и пришла мысль поискать старый колодец в бурьянах бывшей деревни Рождество. Любопытно, что название деревни ни ему, ни другим в монастыре было, кажется, неизвестно. Впервые его произнес местный охотовед. С ним я познакомился позже. Охотовед Сергей Крылов проработал в этих местах сорок лет и знает все тропы Оковского леса. А сорок лет назад ему предлагали поехать в Баргузин, но кто–то отсоветовал, мол, там староверы, слишком сложно будет с ними. И он выбрал Оковский лес. Но и здесь было не просто. Попробуй убеди сорвиголову, родившегося здесь и с отроческой поры бегающего по болотам с ружьишком, что у охоты есть правила и надо их соблюдать. Еще сложнее с залетными столичными ухарями с их поистине космическим оснащением, ну и амбициями, знакомствами…

Сказал ему, что как раз в Баргузинском заповеднике начинал, получил там трудовую книжку и работал лесником. Семья староверов у нас была, он тракторист, она пекарь. Ну, точнее — они потомки староверов. Тракторист курил и очень любил «краску» — дешевое вино «Рубин». Срок за браконьерство у него был. Но вообще настоящие староверы отличались, по слухам, честностью. А эти наши хорошо пели свои семейские, по самоназванию тамошних староверов, песни.

Крылову исполнилось шестьдесят, начальство на отдых его не отпускает, да и он сам не особо хочет. Об Оковском лесе он готов был долго говорить, а я — слушать. Но дела заставляли его спешить. Мы договорились о поездках по окрестностям в будущем. Заканчивается одна книга, но уже шелестят страницы другой — о лесе трех рек. Да вот листвой берез вокруг и шелестят. Крылов согласился быть проводником Оковского леса. Еще я успел его спросить о моем старшем брате, если охотовед тут сорок лет, то, наверное, встречался с директором школы из Бехтеева. Он отреагировал тут же: протянул мне руку. Да, он помнит его! В тот год, кстати, и в других школах подорвались ученики, — всего восемь ребят, сообщил он.

Обменялись телефонами, и охотовед укатил на забрызганном «Уазике».

Отец Евфимий тоже узнал, что я работал лесником на Байкале, и потому поручил поиск колодца мне — как следующее задание для монастыря.

— Ты следопыт, — сказал он, — вот и пойди посмотри. Мы его прочистим. И будет вода у братии. Да смотри сам не провались. После приходи на трапезу.

Я и пошел, горя желанием колодезь отыскать и славу байкальских лесников утвердить. На месте деревни бурел бурьян. Торчали столбы без проводов. Угадывались одичавшие сады. В рощице стояли кресты и обелиски.

Жарко было. Продираться сквозь травы, спотыкаясь о кочки, рытвины, обломки бревен, отмахиваясь от тех же крылатых клещей, было не радостно. Запал мой быстро улетучился. Но все же я не хотел отступать, лавры открывателя колодезя с чистой водой мне так и мерещились. Даже у преподобного Герасима попросил подмоги. С самого Болдина мысли о нем сопровождали меня.

 В глотке пересохло. По лбу катились градины пота, рубашка взмокла, горели локти от крапивы… Но все равно продолжил бы поиски, как вдруг меня осенили две идеи. Первая — так вода в колодце будет такой же, как из скважины. Вторая — если и упорствовать в поиске колодца, то делать это надо осенью, когда полягут заросли.

Задание отца Евфимия я так и не выполнил и потому, набрав у рабочего, поливавшего в монастыре саженцы из шланга, воды, постарался незамеченным исчезнуть. Не заслужил–то трапезы.

Трапеза у меня часом позже была своя: молочная овсянка, чай с изюмом и конфетами и сушками. Хлеб закончился. Ничего, завтра сфотографирую восход прямо в монастыре, отправлюсь в обратный путь и в тот же день достигну хлебных мест.

9

Но никуда не выехал ни завтра, ни послезавтра. Назавтра шел дождь, и я ходил в округ в плаще, нашел у заброшенной деревни Дудкино дот.

 Башня смерти, едва возвышающаяся над землей и вперившая косые узкие глазницы в немые дождливые поля и стену леса за ними. Вход чернеет. Согнулся и влез внутрь. Полукруглое маленькое помещение. Три щели: бей врага и умри там. Звукопроводимость бетонной конструкции, пронизанной железной арматурой очень высокая. При попадании снаряда контузия неизбежна. И повреждение внутренних органов, как пишут в справочниках. А если снаряд попадал близко, то мог и просто сковырнуть дот, как хирургический инструмент — зуб. Дот вылетал из земли, заваливался и становился гробницей для расчета. Может, этот дот был достаточно тяжел и глубоко укоренен в земле.

А вот сейчас просядет земля, обрушится вход… Немного поспешнее, чем надо, выбрался наружу, вдохнул лесной сырой воздух.

Обошел дот, осматривая ржавые ребра арматуры, оббитые скулы. Дот напоминал рыцарский шлем. Низко плыли тучи, мокли березы, желтела тускло пижма, посвистывали снегири.

В этих местах шли кровавые бои сначала при наступлении немцев, а в сорок втором году, начиная с января, при наступлении наших: Ржевско–Вяземская операция и две Ржевско–Сычевские операции. Ржев артиллерия смела почти начисто, наша артиллерия… А что было делать? Погорела и Сычевка. Немцы выжигали округу, угоняли народ, при малейшем намеке на связь с партизанами расстреливали и вешали. Партизанскую сагу дорогобужских и ярцевских лесов написал смоленский прозаик Сальковский, «Смоленская дорога» называется. Огненная книга. Сведения для нее сельский учитель Сальковский собирал вместе с учениками в походах по лесному Вадинскому краю, то есть поблизости от Истока.

Здесь воевали солдаты 119 Красноярской стрелковой дивизии. Девятого октября немцы захватили Дудкино. А в ночь с десятого на одиннадцатое октября наши выбили их из деревни. В этом бою погиб комбат 634 стрелкового полка дивизии Иванов.

Потери наших войск в этих трех операциях были огромны и по некоторым данным перевалили за миллион человек. Из них безвозвратные потери, то есть число убитых и умерших от ран, попавших в плен и пропавших без вести, составило 362664 человека.

Потери немцев были меньше.

Ржевские сражения сравнивают со Сталинградской битвой. Длились они в общей сложности 14 месяцев. И сквозь все эти факты и цифры до нас долетает тихий голос бойца:

«Я убит подо Ржевом, / В безымянном болоте…» Первым этот голос услышал Твардовский.

Сычевская земля набита железом… Тут же мелькает догадка: так вот почему вода такая… Хоть и ясно, что не по этому.

Мой старший брат Игорь работал директором школы в Бехтееве неподалеку отсюда, и его ученики подорвались, разбирая снаряд, двое погибли, один стал инвалидом. Игорь уволился и уехал.

То есть — и через десятки лет эта война способна находить жертвы.

Ну, а на следующий день уже решил дождаться все–таки знаменательного события, не каждый день на истоках великих рек монастыри открываются. Побывал на службе в храме.

Службу свершали отец Евфимий, отец Стефан и матушка Татьяна, женщина со строгим и каким–то холодным лицом. Впервые мне пришлось быть на службе в деревянном храме. Стены сочились сосновым ароматом, а еще и отец Стефан кадил. В церковном облачении я его видел впервые, и он показался мне старше и серьезнее. Как, впрочем, и отец Евфимий.

Свет солнца входил в открытую дверь, горели свечи. Служители, видно, еще не приладились друг к другу и порой запинались. Отец Евфимий руководил. Было во всем этом что–то бесконечно теплое и домашнее. Наверное, тут снова срабатывали токи архетипические, дерево материал древний, изначальный. Раньше только такие храмы и вставали в глухих лесах Верхнего Днепра, Верхней Волги и Западной Двины.

И сейчас служба шла посреди лесов на вершине славянского мира, во все стороны разнося благую весть вместе с реками, как о том сказано в летописи: «Днепр бо потече из Оковскаго леса, и потечет на полдне, а Двина ис того же леca потечет, а идет на полунощье и внидет в море Варяжское. Ис того же леса потече Волга на восток...»

Такая служба уже, наверное, никогда не повторится.

Узнал об исчезновении туриста из Москвы. Два месяца назад его повезли на тракторе в сторону Обши, по этой речке он намеревался сплавиться на байдарке до Межи, а дальше в Западную Двину, — и пропал.

После службы фотографировал луну над монастырем. Рабочие счищали песок с плитки, ждали, когда подъедет автобус. Они базируются в Новодугине. Таджики. Украинцы уже уехали. Работают с декабря. Платой довольны. Кормят хорошо. Все новое, кроме храма, звонницы и часовни, возводили. Это их рук дело. Здесь никто не возмущается засильем гостей из бывших советских республик. Московские и питерские и прочих градов российских националисты всех мастей, ура–патриоты и не подумали ринуться в эту глушь на своих мотоциклах и автомобилях, чтобы перехватить у таджиков и украинцев ломы и лопаты, топоры, молотки, стамески, а по сути, завладеть пальмой первенства в таком–то нешуточном деле — строительстве православного монастыря на истоке великой реки.

Таджики совсем плохо говорили по–русски, лишь один с золотыми зубами все точно понимал и переводил остальным. Но работали с тщанием.

Пожелали друг другу удач и разошлись.

В свою палатку я шагал при свете луны.

Продолжение следует