Молодость по расписанию. Из Луганска в Смоленск

Если вы думали, что жизнь на Донбассе затихла как будто после фразы «Морская фигура замри», то у меня для вас неожиданная новость. Люди «оттуда» продолжают жить. Более того – они мало чем отличаются от нас. Правда, острее и злее шутят — такая вот защитная реакция на сложившуюся действительность.

По ту сторону (в молодых республиках) жизнь идёт своим чередом. «Привитые» к ежедневным звукам с неба, сводкам в новостях и прочему, они сейчас мечтают о простых и довольно земных вещах. О банально человеческом — побыть в тишине с родными людьми, встретить рассвет в парке или до утра петь под гитару с друзьями.

И это мечты не взрослых уставших от работы и быта людей. Это слова и мысли молодых ребят. Тех, чья молодость почти десять лет проходит под кабалой комендантского часа.

Приезд в Смоленск для делегации студентов из Луганска стал глотком свежего воздуха. Эдакое касание свободы. Такой привычной каждому смолянину, но такой до смешного недосягаемой для них.

Жить в тонусе

Михаил Вахтангович Шашиашвили — старший преподаватель кафедры социологии и организации работы с молодёжью Луганского государственного педагогического университета в диалоге со мной выглядит воодушевлённым. Вот он стоит в футболке из «раздатки» летней школы, которую для них организовал истфак СмолГУ. Ищет в записной книжке время выезда на вокзал и попутно шутит про дождь, которым провожает древний город.

Смоляне не первый раз показывают своё радушие (как и неравнодушие). Чуть больше года назад мы рассказывали, как Смоленская область в числе первых протянула руку помощи вынужденным переселенцам из Донбасса и Украины — на безопасном расстоянии гости (а, вероятно, теперь и жители) региона делились планами на жизнь. Марафон добра и поддержки продолжается и по сей день: волонтерские организации снабжают необходимым мирное население на «той стороне» и бойцов, которые защищают границы. Теперь контакт с Республиками налаживается и вот так — в очном порядке.

— А кто солнце в Смоленск привёз? Мы.

Соглашаюсь. Первые недели лета в Смоленске выглядели как истерика: из пекла нас «окунуло» в проливные дожди. Тем временем Михаил Вахтангович продолжает:

— Мы приняли приглашение в Смоленск, визит стал возможен благодаря договорённостям между ректорами СмолГУ и ЛГПУ. Если бы не летняя школа, я бы в Смоленске не побывал. Это второй город, в котором я провел такое длительное время. Это большой опыт. Смоленск — город с великой историей. Мы в этом убедились лично: чего стоит только Успенский кафедральный собор.

Я сразу о своём: как дела дома? Я ждала увидеть перед собой совершенно другого человека. Внутри головы рисовался портрет сурового и скупого на слова мужчины. Его улыбку и шутки я фильтрую через свой скептицизм. Тест на жизнерадостность мой собеседник проходит без напряга.

— Сейчас в Луганске ничего «такого» не происходит, ну, обстрелы, да. Мы к этому уже привыкли. Это не то, что в 2014 году — тогда страшно было, когда слышишь эти артиллерийские выстрелы… Мы постоянно пребываем в таком, как сказать…

— Стрессе?

— Тонусе. Мы находимся в постоянном тонусе. Мы рады, что отодвинули украинские войска от наших территорий. Надеемся, что сейчас придет все к миру. Но пока страдает сильно Донецк — ему приходится тяжело. Луганск более–менее. Мы в сравнении с Донецком — в «комфортабельных» условиях, хотя это тоже сильно сказано. Сейчас уже не эвакуируют людей, необходимости такой нет. Мы даже рады пригласить и смолян к себе — нам есть что показать. Краеведческий музей, художественный музей, спортивный и другие. А на территории университета есть музей «каменных баб» — их в разное время (каменные скульптуры) находили чуть ли не в каждом дворе в Луганске.

Учить, нельзя бросить

— Человек ко всему приспосабливается, адаптируется. Мы не исключение. По началу было страшно. Помню, в 2014 году, когда всё началось — конец июня (кто–то успел сдать сессию, защититься), потом июль и август. Все — сентябрь, надо начинать работу вуза. Начали возвращаться те, кто эвакуировался на территории РФ. Те, кто уехал на территории Украины — не вернулись. Ну а мы приступили к работе, началась приёмная кампания. Помню, когда всё «закрутилось» — сентябрь, октябрь… март, апрель, май — нам не платили даже. Мы работали на «волонтёрских началах». Потому что некому было платить: все банки закрылись, уехали, Украина полностью перекрыла нам кислород. Она посчитала, что Республики нашей не существует, а значит и людей не существует. Нас вычеркнули. Вот так полгода ходил на работу, обучал студентов. Потом с документами Российская Федерация начала помогать, и пошли выплаты. Сейчас, конечно, всё налаживается — вошли российские банки, связь. Тогда быстро Россия тоже включилась — появился свой оператор, сейчас уже упростили даже номера телефонные. Сейчас полноценно ощущаем жизнь в качестве части РФ. Да и студенты понимают: после выпуска у них будут российские дипломы.

— Наша молодёжь всегда тяготела к российской действительности. Они–то сами знают, что с Украиной нас мало, что связывало — мы вошли в её состав в 1918 году, до этого была Донецко–Криворожская Республика со столицей в Луганске. А потом началось: давайте присоединим и Луганскую, Харьковскую области, а потом ещё и Крым.

Заметки о «полевой» молодости

С ребятами мы беседовали, пока они собирались на вокзал. В понедельник был последний день летней школы — в течение недели они знакомились с историей Смоленска, его особенностями и культурой, и, конечно, людьми. Интересно, что пока их сопровождающие из числа педсостава ЛГПУ суетились, боясь что–то забыть, «молодёжь» занималась сборами вальяжно. Как будто в слоумо: шли за ключами от комнат, фотографировались и просто шатались по холлу гостиницы. Им не хотелось спешить. Как это сейчас говорят: «Быть в моменте»? Это было оно.

«Сейчас мы живём как будто в «дне сурка»

— Молодость? Это сложно назвать классной молодостью. У нас комендантский час, мы не ходим в кафе, у нас нет клубов. Есть учеба, прогулки с друзьями до 22 часов, дальше сидим дома. Молодость может быть только летом — когда мы выезжаем куда–то, например, на море. В Луганске много всего есть: центры, университет, но именно «вечерней молодости» нет. Никто не поёт у кафе, никто не гуляет до утра. А хотелось бы сидеть ночью в парке и петь под гитару, зависнуть в клубе до утра. Мне двадцать лет, в клубе я была один раз. А хочется. Даже когда комендантский час отменяют — по праздникам — все равно некуда идти, все кафешки закрыты. Истории родителей про их долгие посиделки — это уже как сказки.

— Когда всё началось — мы закончили только 5 класс, примерно по 11 лет было — я не помню, как это было. Помню, что мы ехали с бабушкой на поезде в Крым. Жить там тяжело было (вместе с бабушкой, дедушкой и братом мы отправились к знакомым) — родители присылали помощь сухпайками, потому что зарплаты не платили. В Ялте я прожила год, вернулась домой уже к концу Дебальцевского котла. В то время там даже школы только начали заново открываться. С магазинами была беда — один был в Перевальске, где принимали картами оплату, вот туда надо было занимать очередь с комендантского часа (то есть с 6 утра тогда и до 10 вечера).

— Что грозит за нарушение комендантского часа?

— Штраф, задержание. Мои знакомые попадали так. Бывает, что вот в двух шагах твой подъезд, а на часах минута до 23 часов. А тут из–за угла выходят проверяющие, у которых на часах уже 23 часа. И всё, забирают, сидишь до утра.

— Сейчас мы живём как будто в «дне сурка». Магазинов не особо много, в основном — это типа рынков, доставок тоже нет. Приехали в Смоленск и пошли закупаться — по ценам разница заметна. Одежда дешевле, продукты некоторые тоже (у нас цены на уровне Москвы). Хотя зарплаты — в среднем до 20 тысяч. Но, конечно, тут тоже разброс большой — есть и хорошие зарплаты (врачи, шахтеры).

Руины из детства

В том, что малая родина поднимается из пепла как Феникс, нет сомнения ни у кого из моих собеседников. Каждый из них верит, что в скором времени дырявые стены и выжженная земля сменятся новыми блестящими высотками и зелёными скверами. Главное не это. Главное, что родные живы. А остальное, вещественное, — уже давно отошло на второй план.

— Обычное дело — звуки обстрелов. Слова типа «прилёт», «обстрел» — это слова из нашего ежедневного лексикона. Это уже обычное дело — ехать и, услышав звуки, смотреть наверх — прилет это или на полигоне работы. Сейчас, когда Бахмут наши взяли, стало поспокойнее — все обстрелы ВСУ оттуда вели. Бахмут на возвышенности находится. Поэтому сейчас мы следим и верим, что его не отдадут. Под Донецком, кстати, есть поселок Никишино. Сейчас там ничего нет. От пуль, от осколков куски в стенах. Сейчас даже это не пугает, раньше слезы катились, теперь лишь одна мысль: «Никто не пострадал? Хорошо, а здания отстроить успеют».

Мы закончили нашу беседу, но ещё минут пятнадцать все сидели вокруг меня. Я рассказывала об уличных фестивалях, которые стали доброй традицией нашего города. Потом пожаловалась на то, что целый день провела из–за работы дома. Ребята смеялись. Вспомнила, как у меня на пять минут отрубило интернет. Они снова смеялись.

А потом они взахлёб вспоминали о том, как вчера засиделись допоздна и гуляли по Смоленску. Видели, как солнце заливало площадь Ленина, как сновали машины внизу смотровой площадки у СмолГУ, как гудели колокола Успенского. И как они, наконец, почувствовали молодость. А ведь и правда — вот она, прямо здесь. Но с разными вводными.