Ирина Курденкова: «Очень страшно всё это. Нечеловечески страшно!»

В братских могилах на Пискарёвском кладбище покоятся около полумиллиона человек. Они не смогли пережить блокаду фашистских войск, длившуюся почти 900 дней. Родина–мать держит в руках гирлянду дубовых листьев — символ вечности. Никто не забыт, ничто не забыто…

27 января 2024 года. В день 80–летия полного освобождения Ленинграда от фашистской блокады смолянка Ирина Антоновна Курденкова снова здесь, на Пискаревском. Она приезжает в Санкт–Петербург каждый год, чтобы почтить память погибших и отдать дань духовному подвигу, мужеству и стойкости защитникам, труженикам и детям блокадного Ленинграда. Почтить память деда, который умер от голода, не дождавшись снятия блокады.

В Смоленской области сегодня живут 47 ветеранов–блокадников. Ирина Курденкова в их числе. Когда началась блокада (8 сентября 1941 года), маленькой Ире было всего девять месяцев от роду. Ее мама работала в «почтовом ящике» (секретное производство), и как только замерзла Ладога, завод срочно эвакуировали в Новосибирск. Вместе с мамой и грудной Ирой в Новосибирск уехала и ее бабушка.

Поэтому детских личных воспоминаний об ужасах блокады у Ирины Антоновны нет. Но есть личные переживания — о войне, о голоде и о потерях близких людей. И эти воспоминания время не лечит. Наверное, так нужно.

«Это нужно не мертвым, это нужно живым». Ирина Курденкова всегда откликается на приглашения, чтобы пообщаться со школьниками. Чтобы своими воспоминаниями и размышлениями заставить задуматься ребят о мнимых и истинных ценностях, о счастье и мечте.

И, поверьте, новому поколению есть чему поучиться. Весь жизненный путь Ирины Курденковой (как, наверное, и у большинства детей войны) — это пример человека «со стрежнем» и твердыми жизненными убеждениями и идеалами. И на самом деле, не только нашим детям — нам всем нужно общаться и учиться у наших ветеранов. Пока такая возможность есть.

Наша беседа с Ириной Курденковой состоялась в фойе областного госпиталя для ветеранов войн. Замечу сразу: название учреждения сильно контрастировало с вышедшей ко мне — буквально искрящейся энергией и позитивом — Ириной Антоновной. В руках у нее был смартфон, с которым она обращалась очень уверенно — все фото и видео я тут же получила от нее в Телеграм (она их экспортировала из WhatsApp).

— Я родилась 8 декабря 1940 года. Когда началась блокада (8 сентября 41 года), мне исполнилось девять месяцев. А где–то в декабре, когда Ладога замерзла (в ту зиму очень сильные морозы были), нас эвакуировали в Новосибирск. И знаете, совсем недавно я узнала, что тогда наши инженеры разработали по Ладоге специальное движение машин — через определенное расстояние. Потому что, когда машина идет, она несет за собой воду подо льдом. И чтобы не образовался провал, очень четко рассчитывались определенные расстояния движения машин. Учитывались даже такие нюансы, представляете?! И вот мы попали в Новосибирск. Жили там в частном секторе, мама на работе была, а бабушка со мной, дома. Морозы были сильные, я там ползала постоянно по полу, наверное, поэтому выросла такой закаленной.

— Ирина Антоновна, ваше возвращение в Ленинград — это было возвращение домой в том самом «теплом» понимании? Когда удалось вернуться?

— Мы вернулись в Ленинград в 1946 году. Но оказалось, что дома нашего там больше нет. Гитлеровцы во время блокады бомбили город нещадно, во время одной из бомбежек был разрушен и наш дом. Мы жили на Петроградской (сейчас на том месте находится уютный сад с лавочками). Жить нам с бабушкой и мамой оказалось негде.

— А папа? Погиб на фронте?

— Папа пропал без вести еще в 1941 году. Он обслуживал самолеты, их отряд стоял на острове Сааремаа. Когда началась война, наши самолеты очень активно бомбили Берлин. И когда выяснилось, что бомбили как раз самолеты, которые базировались на Сааремаа, Гитлер приказал стереть этот остров с лица земли. Видимо, так и случилось (впрочем, сейчас на карте этот остров есть). Я пыталась выяснить, что и как там произошло, искала папу, когда уже мама умерла. Мы со старшей дочкой ходили в библиотеку, там парнишка нам помогал искать. Но так не нашли ничего, пропал без вести. Кто он был, кем и где служил, какой полк — все эти данные есть. А где он — так и не узнали. К сожалению. Может, это с возрастом такая сентиментальность появилась... Я так всегда хотела, чтобы у меня папа был. Мама больше замуж так и не вышла…

— Когда вы вернулись из Новосибирска в Ленинград, там никого из родных не осталось? Дедушка?

— Дедушка умер в блокаду от голода, и в Ленинграде из родных у нас только папина родная сестра осталась.

^{«Я всегда откликаюсь на приглашения, чтобы выступить перед ребятами. Очень важно, как вы сказали, сохранить в памяти всё, не дать забыть»}

— Вы стали жить у нее?

— Особо там негде было жить. Папина сестра сказала, что маму она еще может взять, а бабушку с ребенком — некуда. И мы поехали в Нарву к бабушкиной сестре (в Эстонию). Там бабушка устроилась работать директором общежития Кренгольмской мануфактуры. И я в садик там пошла. Помню, в детском саду воспитательница спросила меня: «Как ты называешь бабушку свою?», я говорю: «Бабде». Она говорит: «Надо придумать какое–то ласковое имя». Я придумала — Киса. И вот с того момента и до смерти бабушки все ее звали Киса. В Нарве я пошла и в первый класс. Со мной сидела за партой Ирма Салакаа. Тогда почему–то много вшей было у всех. И мы с Ирмой с волос снимали вшей и «воевали» ими — уничтожали немцев. Такие вот странные послевоенные «игрушки» были у нас...

— Долго вы с мамой вынуждены были жить в разных городах?

— Во второй класс я пошла уже в Ленинграде, маме дали комнату на Московском проспекте, дом 179. Сначала маленькую, девять метров, потом побольше, восемнадцать. В школу меня сразу не приняли, потому что были вши. Мама ночами сидела вытаскивала их, мазала чем–то, и наконец удалось от них избавиться. Я пошла во второй класс 365–й школы на Московском проспекте. Закончила десять классов, поступила в электромеханический техникум на Выборгской стороне.

^{«Что это за город такой Смоленск и где он находится, я не знала совершенно. Побежали с ребятами карту смотреть — ой, прекрасно, Смоленск же на Днепре!»}

— Как вы оказались в Смоленске?

— Здесь странная история получилась. По окончании техникума на распределении я заявила: «Не хочу в Ленинграде оставаться». Меня спрашивают: «А куда вы хотите?» А я говорю: «Хочу в Таганрог». Но место в Таганроге оказалось уже занято, и мне предложили Смоленск. Что это за город такой Смоленск и где он находится, я не знала совершенно. Побежали с ребятами карту смотреть — ой, прекрасно, Смоленск же на Днепре! «Чуден Днепр при тихой погоде, когда вольно и плавно мчит сквозь леса и горы полные воды свои…» Решено, едем в Смоленск! И мы с одной девочкой приехали сюда на завод радиодеталей.

Тогда там, на Поповке, пустырь был, ни одного дома не было. Мы несколько лет жили в гостинице «Смоленск», что на площади Смирнова находилась. И уже от завода нас послали на обучение в Ленинград. Приехал поезд в шесть утра, а мама как раз уходила в это время на работу. И я звоню нашим знакомым. Они говорят: «Ну что, сбежала из Смоленска?» А я гордо: «Нет, я в командировку сюда приехала!» И вот мы с 1 апреля до 1 августа учились в Ленинграде, было интересно. В августе вернулись в Смоленск, а нас опять некуда селить. На Шевченко первый дом под общежитие уже потом сдали, а пока не было ничего. Поэтому мы оставили вещи, и нас отправили в Гжатск — на лен в колхоз, где мы и пробыли три месяца. Вернулись в город счастливые, загорелые. К тому времени нашли для нас жилье — дали квартиру двухкомнатную (на несколько человек). Так и начали мы работать на заводе радио­деталей. И всю свою жизнь я там проработала: без отрыва от производства окончила институт заочно (московский политехнический), работала начальником цеха, так и вышла на пенсию. Всю жизнь на этом заводе. Кто–то «крутил пальцем у виска», мол, дурочка, что не ходила по другим заводам, не искала, где «послаще». А мне зачем? Я добросовестно трудилась на своем заводе, всех уважала, и меня все уважали. В 1962 году вышла замуж, родились девочки у меня (в 1963 и в 1966 году). Одна на пенсию уже вышла, второй 58 лет, тоже скоро пойдет на пенсию.

— День снятия блокады для вас — особая дата. Нынче вы посетили мероприятия, посвященные 80–летию освобождения Ленинграда от фашистской блокады…

— А я не только нынче, я каждый год на снятие блокады езжу туда, потому что это родное место для меня. Дедушка у меня в блокаду там остался. Он похоронен на Серафимовском кладбище, там, где Вечный огонь. Дедушка от голода умер. Когда мы вернулись из Новосибирска, нам говорили: «У вас же был жирный кот, его съели соседи. Почему он сам его не съел? Может, выжил бы…» Ну а как это — свое родное съесть? Ну я вообще не понимаю, как можно было съесть животное… Но мы, кто этого ужаса блокадного Ленинграда не пережил, наверное, не можем судить. Знакомая жила на Васильевском острове, рассказывала, как ходила на Неву за водой, и там вдоль Невы лежали трупы с вырезанными ягодицами… это мясом для кого–то было, это ели. Очень страшно всё это. Нечеловечески страшно!

Каждый год, когда я езжу туда, я хожу на кладбище к дедушке (там же и бабушка похоронена). Память безусловно остается. В этом году на 80–летие я думала, что поездка будет очень тяжелой, потому что одной уже тяжело ходить, я поехала с дочкой. В этом году блокадникам (и одному сопровождающему) сделали бесплатный проезд по железной дороге. У меня после пандемии кружится голова все время, поэтому поехала с младшей дочкой туда.

В этом году просто прекрасно все было организовано. Волонтеры Победы — в синих курточках, такие внимательные, одна девочка сразу подошла, подхватила меня и провела прямо к центральной статуе. Мы положили цветы… Народу было особенно много нынче, много зарубежных гостей было — и из Монголии, и Китая… Всё отлично организовано было.

^{«Я не только нынче, я каждый год на снятие блокады езжу в Ленинград, потому что это родное место для меня»}

— Сегодня на Смоленщине остается всё меньше тех, кто может передать молодому поколению если не свидетельства тех страшных дней из первых уст, то бережное сохранение памяти к тем событиям и героям.

— Нас в Смоленске осталось всего 47 человек. Двум блокадницам в этом году исполняется по сто лет. Когда мы встречались, они рассказывали, как они эти фугаски гасили, как по крышам бегали, дежурили на крышах. Они тогда были молоды… Если бы я в таком возрасте была, была бы тоже активистка. Обязательно. А так, что я могу особо рассказать от себя?.. Вот я была маленькая, и бабушка варила кашу. Я как–то задумалась: почему я не люблю гречневую кашу? И бабушка мне рассказала: оказывается, она чистила картошку, очистки промывала, через мясорубку, варила и называла гречневой кашей. Голодно было везде. В Ленинграде, конечно, особенно, давали 125 граммов хлеба... Вот я уже выросла, и мы на работе собирались на праздники, надо мной посмеивались, что я так тонко резала хлеб: «Ну вот, опять Ирка–блокадница хлеб нарезала». А я хлеб никогда не выбрасываю, ни крошечки. Однажды мусор выбрасывала, вижу — целая буханка лежит. Ну как? Это же преступление! Ну сделайте вы сухарики, только не выбрасывайте! Нельзя!

И знаете, я всегда откликаюсь на приглашения, чтобы выступить перед ребятами. Очень важно, как вы сказали, сохранить в памяти всё, не дать забыть. «Люди, покуда сердца стучатся, помните, какою ценой завоевано счастье», — это важно. Вот у нас в школе №12 есть музей «Смоляне — жители и защитники блокадного Ленинграда». Туда идут на экскурсии школьники, студенты, маленькие детки. Это прекрасная инициатива! Я отдала туда всё, что у меня было по этой тематике: книги, пластинки, посвященные этому. И мы, ветераны–блокадники, там собирались на 9 мая (потому что зимой, в годовщину снятия блокады холодно, многим и дойти проблематично зимой). И дети нас поздравляли, выступали перед нами. Проводились прекрасные мероприятия. А в прошлом году пришли только шесть человек — кого–то пандемия «подкосила», кого–то еще что–то…

— Когда вы перед детьми выступаете, как они реагируют? Удается достучаться до современных школьников, которые всю информацию привыкли получать либо из компьютера, либо из смартфона?

— Они слушают очень внимательно. Вот я была в гимназии имени Пржевальского, там такие дети... Они с таким добрым чувством подходят, желают здоровья, на их лицах такая доброта! Я им про кашу эту рассказала — они смотрят с открытыми ртами, слезы на глазах появляются. Конечно, они сочувствуют и сопереживают, и значит — точно вырастут достойными людьми.

— Ирина Антоновна, спасибо вам большое за эту встречу и беседу!

— Светлана, спасибо. Спасибо, что помните!